Дьявол Цивилизации - [50]

Сошла я на деревянную пристань, катер тут же отчалил, поскольку одну лишь меня и высадил. Да так жалостно загудел, отгребая в шторм, душу защемило. И осталась я одна. Волны с Мотовского залива бьют накатами. Пристань от их ударов скрипит, стонет, ходит под ногами словно палуба в бурю. Ветер с холодным дождем так и сечет…

Ах ты Боже, думаю, как же тут воевать тяжко было!.. Но мой батя тут воевал и голову сложил здесь… Земля эта, скалы эти — родные мне теперь. Будто я родилась тут… А рядом с пристанью гранитная сопка высоченная стеной нависла. И вся эта гранитина как бы зубилом издолблена. Дождь по ней стекает, блестит она каменной рябью в сером свете осеннего дня… А я стою одна-одинешенька. И ни живой души вокруг… Только в отдалении несколько домишек под сопками притулилось. Сиротливые такие на вид… И такая жалость ко всему этому пустынному холодному одиночеству набежала в сердце… Такое я почувствовала приобщение души… И сразу стало мне не страшно. Укуталась я потеплее, завернулась в брезентовый плащ свой с головы до пят и пошла в скалы… Долго шла… Но никаких погостов, никаких могил не увидела. Устала очень, села на валун на вершине самой высокой сопки. С нее бурное Баренцево море хорошо видно. Кипит белой пеной шторма. Полярное небо низкое, серое, с рваными тучами. Совсем близко, рукой достать…

Просидела я там несколько часов под дождем, все об отце думала. Ему ведь здесь тяжелее, холоднее моего было. Всю жизнь свою вспомнила. Все, все, до самой маленькой мелочи. И выходило в итоге, что роднее этой каменистой земли, где батька за Родину голову сложил, нету и не было для меня. И моря этого родней не было и нету… Тогда я и приросла к этой земле сердцем… Ах, что это я развспоминалась?! — воскликнула вдруг женщина и смущенно замолчала.

— Да-а… — сказал Макаров. — Бои тут шли тяжелые… — И хотел было рассказать об увиденном в сопках, но раздумал, заметив, как опечалилась женщина от воспоминаний.

— Скажите, — спросил он, — а у вас никогда не вызывали тоску эти скалистые берега?

— Там тоже люди…

«И то верно…» — подумал он и явственно ощутил ту неизменную жадность, с какою каждый раз всматривался в едва видневшийся мерцающий огонь маяка, возвращаясь после изматывающего месячного плавания полярной ночью среди ревущих вод Баренца.

Порою ему казалось, что он только для того и ходит в море, чтобы всякий раз искать этот, всегда, новый и столь желанный огонек.

Он думал, что не везде ведь зажигают огонь автоматы, где-то же есть и люди… И кто бы они ни были, достойны низкого земного поклона…

Всего-навсего маленькая мигающая точка, но какая прорва жизни в ней!

И часто потом, когда почему-либо становилось одиноко и грустно и вьюжными ночами охватывала тоска по напоенным ароматом цветущих акаций уютным улочкам Триполья, Макаров вспоминал одинокие домики маячных смотрителей на голых скалистых островках.

И Север вдруг обретал для него особый, свой, неповторимый запах. Запах тревоги, соленого штормового ветра. И чувства единства с этим огромным, свободным, беснующимся миром…

Он никогда не думал, что Север слишком суров. Он или материл его за порою бессмысленную жестокость, или орал во все горло:

— Здорово-о-о!

Да что там говорить! Север любит сильных, и сильные любят Север… В этом вся суть… И женщина эта… Она ведь тоже сильная… И красивая… Крепкой души человек…

А попробуй загляни на любой сейнер, идущий с промысла. Все чистятся, приводят себя в порядок. И нет, кажется, ничего желанней встречи с женой и с детьми…

Но проходит десяток, другой дней побывки, и странная задумчивость печалит чело, и душа снова просится в море…

Куда, спрашивается?.. В ураган, в проклятущий холод, в невыносимую для некоторых качку… И все же — в море, в море!..

Макаров ощутил легкий толчок. Это катер чиркнул бортом о деревянную пристань, со скрипом вырвав из причальной стенки волокна размочаленной древесины. Все стали собираться.

«Как там моя Валька?..» — тепло подумал Макаров.

Он хотел было помочь женщине донести до машины увесистый узел, но она строго оборвала его:

— Обойдемся! — Как-то очень сноровисто взвалила узел на плечо и быстро протолкалась вперед.

«Гордая… Это хорошо…» — немного смутившись, с добрым чувством подумал Макаров и направился к трапу.

ГРЕБЦЫ

Был штиль. Глубокая темно-зеленая вода фиорда отражала крутолобые скалистые сопки и голубоватый дымок костра на вершине одной из них. В отражения дымок уходил вниз, в самую толщу воды, и это забавляло гребцов.

Иногда с берега тянуло легким ветерком, приносившим с собой аромат свежих грибов, разогретого солнцем мха и карликовых березок, которыми поросли склоны.

Но рулевой Владимир Иванович Джугатранский был не в духе. Команда гребла плохо. Сосредоточенности и единства действий не было.

— Табань! — хрипло выкрикнул рулевой.

Гребцы вертикально воткнули весла в воду и грудью надавили на вальки. Светло-зеленая от солнца вода фиорда звонко забурлила на лопастях. Свежо запахло рыбой, водорослями, посолонели губы. Шестивесельный ял довольно быстро остановился.

— Суши весла! — раздраженно приказал Джугатранский и придирчиво осмотрел весла и гребцов: ровно ли держат лопасти на весу.