Дьявол Цивилизации - [47]

— Это же пустяковая работа… Сами сделаете… — вяло отбрыкивался тюлинский ДИС.

— Нет! — твердо сказал я. — Задраивайте люки и заполняйте камеры водой. Двадцать минут работы. Люки откидные, герметизируются на барашках, там — открыл воздушники — и вся любовь…

ДИС медлил. Я взял телефонную трубку и приказал машинисту выполнять.

— Подтверди, — сказал я ДИСу, передавая трубку.

Он подтвердил.

Через двадцать минут, когда конденсаторы турбины по охлаждающей воде были заполнены, я отпустил смену и пошел искать Тюлина. Обошел весь пятый этаж. Все двери были заперты. На этот раз даже в красном уголке.

«Ну конечно… Что он, дурак?..» — подумал я. Кто же приходит дважды на одно и то же место спать, после того как тебя накрыли? Забрался, наверное, куда-нибудь в укромное место грязной зоны…

Я переоделся и быстро стал обходить производственные помещения и все известные мне закоулки электростанции, после каждого из них ощущая все большее сердцебиение и даже, черт его знает почему, но какое-то дурное предчувствие.

Когда я обошел все, где только мог спрятаться человек, я вызвал машиниста турбины и спросил:

— Течи по люкам водяных камер конденсатора есть?

— Никак нет.

— Отлично! Дренируй, и как можно скорее!

— Скорее, чем позволят воздушники, не выйдет… — резонно возразил машинист.

— Приотдай барашки на люках!

— Зальет электроприводы…

— Черт с ними! Быстро!

Машинист побежал открывать дренажи и воздушники, я же не утерпел и бросился к люкам конденсатора. Приотдав барашки и искупавшись с ног до головы, я стоял в каком-то внутреннем ознобе. Когда уровень упал до нижних срезов люков, я приказал открыть их.

— Быстрей! — заорал я на ни в чем не повинного машиниста турбины.

— Ищи! — крикнул я ему, как собаке, после того как все люки были открыты.

— Что искать?

— Че-ло-ве-ка! — почти прорыдал я и бросился к первому люку. Побледневший вдруг машинист бросился ко второму.

Я нырнул, судорожно глотая воду, пахнущую тухлыми яйцами от скопившихся здесь гниющих ракушек…

Тюлина мы извлекли из четвертой секции конденсатора турбины. Он забрался туда на помости, которые почему-то проглядели и не успели убрать, и заснул.

Худое, еще теплое тело его, покрытое тиной и слизью, выскальзывало из рук. Я и сам был весь в тине и вонючей слизи. Из носа и рта у него струйками стекала вода…

Мы осторожно, чтобы не ударить головой, положили Тюлина на желтый пластикатовый пол нулевой отметки машзала.

— Бинт из аптечки, быстро! — крикнул я машинисту.

Пока он бегал за бинтом, я расстегнул на Тюлине мокрую лавсановую куртку, разорвал исподнюю рубаху и приник ухом к тощей, с торчащими ребрами, груди утопленника. Сердце не работало…

«Господи! — мысленно взмолился я. — Да что же это такое?! Почему все это выпало именно мне?! — Но другой, очень жесткий и даже злой голос прокричал в ответ: — А потому что добрый… Добрый… Добрый… И теперь неси… Неси свой крест до конца!..»

Я усердно стал делать ему непрямой массаж сердца, стараясь при этом не поломать его тонкие ребра.

Вернувшийся машинист с помощью бинта проверил, не запал ли у него язык. Потом я положил Тюлина животом на колено, слил воду из легких и, глядя на испуганного машиниста, спросил:

— Искусственное дыхание «рот в рот» умеешь?

— Не знаю…

Что тут было делать?.. Оставалось последнее — сомкнуть свои уста с устами по всему своему духу чуждого мне человека. Но я должен был испытать все возможное, чтобы спасти его. Иначе до конца дней своих не прощу себе этой смерти…

Я сделал глубокий вдох и прильнул своим ртом ко рту Тюлина.

Не знаю, сколько времени я накачивал его легкие воздухом. Час или два… Машинист одновременно делал ему непрямой массаж сердца…

Наконец Тюлин застонал. Потемневшие веки его вздрогнули. Я прижался ухом к хилой груди. Сердце стучало…

Мы вызвали «неотложку».

К счастью, Тюлин быстро поправлялся. Я навестил его в больнице. Когда он вышел из палаты и энергично зашагал по коридору, я почему-то сильно заволновался. Даже ком к горлу подкатил. И хотя человек я неверующий, но в этот миг вдруг мысленно взмолился: «Господи! Пусть будет жив и счастлив человек! Пусть будет верен он чести и долгу!..»

НА КАТЕРЕ

Макаров стоял на верхней палубе. Он видел, как из-под кормы катера дугой взлетал и далеко позади рассыпался веером бледно-зеленый отутюженный пенистый вал. Мимо проплывали заснеженные сопки. Ветер кое-где посдувал снег, обнажив черный камень. Тени причудливыми очертаниями заполнили распадки и лощины. Был отлив. Поросшая ржавыми водорослями полоса выступившего из воды берега контрастной ватерлинией отсекла блескучую рябь залива от заснеженной земли. Апрельское полярное солнце на низком зеленоватом небе грело неважно, но ощутимо резало глаза, еще не привыкшие к яркому свету после пятимесячной ночи.

Внезапно подул пронизывающий норд, обдав запахом холодной морской воды и забросав катер дождем соленых брызг, сорванных с барашков волн. Стало свежо. Чайки, пронзительно крича, дрались за места на раскачиваемых ветром рейдовых бочках. Макароз поежился и, облизнув посолоневшие губы, прошел в салон. Сиденья были заняты. Тогда он спустился вниз по крутым и частым ступенькам трапа в приземистый душноватый кубрик. Хотелось провести два часа скучного пути в полутьме, полудреме и одиночестве. Однако большой подковообразный диван, на который он так уповал, был занят, а лампы, в пути обычно горевшие вполнакала, сияли вовсю.