Дягимай - [19]

— Да ты, братец, оптимистический поэт, — осклабился банщик, опрокинул стаканчик и отхлебнул из чашки воды. — Комедия, право слово.

— Другим и, скажем, тебе, Робертас, может показаться, будто я последний неудачник, лоботряс, чудак и еще черт знает кто… Но мне наплевать на это. Главное, чтобы я сам… Понимаешь, сам… Унте ударил себя кулаком в грудь. — Чтобы вот здесь, в сердце, чувствовать… словом, чтобы стыд не жег… чтобы не стыдиться… не других, а самого себя… понимаешь?..

— Софистика, — буркнул Марма. — Что-то я лично не слышал, чтобы уголовный преступник стыдился своего преступления. Напротив. Выражаясь твоим любимым словом, он гордится им.

— Я с тобой о людях толкую. Чего ты мне своих подонков суешь? Не был я там, где ты, и не имел с ними никаких дел.

Марма вдруг поднял побледневшее лицо и, прищурившись, впился в Унте взглядом.

— Я сидел не за ограбление или воровство, — выдавил он изменившимся голосом. — Если бы ты родился на десяток лет раньше, может быть, и ты бы там очутился. — Губы у него дрожали. — Давай лучше не будем об этом.

— Ладно, не будем, — оттаял Унте. Он миролюбиво чокнулся с Мармой, выпил и снова налил, запив водку водой из чашки.

Некоторое время банщик молчал, прислушиваясь к тому, что происходит за стеной, в раздевалке. Но там было тихо — никто не шумел, не спорил. Только доносилось глухое завывание ветра за окнами, да где-то под шкафом несмело скреблась мышь.

Не сказав ни слова, Марма выскользнул за дверь, закрыл изнутри баню и вернулся с охапкой пустых бутылок.

«Пять, — насмешливо подумал Унте. — Шестьдесят копеек дополнительной выручки». А вслух, сам не зная почему, произнес:

— Странно, не правда ли, Робертас?

— Что странно?

— Чую, ничего из этого не выйдет, а все равно пытаю счастье, кручу шарманку, словно бес во мне сидит… А может, и впрямь сидит?

— Что стряслось? — недоуменно промолвил Марма. — Не втемяшилась ли тебе в голову какая-нибудь новая блажь?

— Да нет, ничего, — проворчал Унте. — Просто душа болит. Правда вроде бы на моей стороне, а вот доказать ее силенок не хватает… Даже близкий друг и тот руки не протянул…

Марма разлил и поторопил Унте: пей!

— Вот видишь, — сказал он, опорожнив стаканчик и глотнув из чашки воды. — А еще отрицаешь, что все мы свиньи. Жаль мне тебя, Унте. Ломаешь голову из-за чепухи, мучаешься… Возможно, испытываешь от этого удовольствие… Но почему бы тебе не поискать таких удовольствий, которые требуют меньше сил и не превращают человека в белую ворону.

— В белую ворону? Среди кого? Таких, как ты?.. Или мой свояк Стирта? Тесть Пирсдягис? И еще дюжина, на них похожих? Тех, кто на словах горы своротит, а наткнувшись на камень, обходит его стороной, не отважившись убрать с дороги? Черные вороны!.. Ха-ха-ха!..

— Что ж, убирай свои камни, ежели это доставляет тебе удовольствие, — подкусил его Марма. — В самом деле, как это мы, представители гомо сапиенс, самые совершенные твари на свете, можем признаться в том, что ничем, ровным счетом ничем не отличаемся от других тварей, скажем, от лося, который может прожить всю зиму, питаясь ростками деревьев, и все же обгладывает кроны молоденьких березок только потому, что они гораздо вкуснее. Вот мы и прикрываем свою наготу, свое убожество высокими словами. Я не знаю другого такого создания в природе, которое было бы таким лицемерным, как человек. Комедия, право слово.

— Да ты ж, Марма, сам не веришь в то, что говоришь, — рассмеялся в глаза ему Унте. — Все для тебя свиньи, лоси, а сам о себе ты думаешь, что человек. И не какой-нибудь, а самый что ни на есть настоящий, первого сорта, единственный.

Марма потупил взгляд и опрокинул недопитый стаканчик. Затем провел рукой по лоснящейся плеши, покрытой мелкими росинками пота, и ни с того ни с сего сказал:

— Слышал? Свадьба расстроилась… ну той… с птицефермы… Живиле…

— Мне не до Живиле, — нетерпеливо махнул рукой Унте.

— Само собой… Живиле — не проект Дома культуры, куда тебе до нее, но ты послушай, послушай, не так уж много веселого в нашей жизни. Мушкетники теперь сияют, как солнце. Не по душе, ох не по душе была им невеста. И другие всячески отговаривали Зенюса. У него что, не все дома — гулящую девку в жены берет. Думаете, ей его одного хватит? Только отвернется, мол, она ему рога тут же и наставит. Но Зенюс, как известно, упрям как баран. Люблю, дескать, и точка. Словом, влип парень по уши. Да и неудивительно. Девка смазливая, веселая, глазками так и стреляет… Что говорить о молодом, ежели и у меня при виде ее кровь закипает. Гайлюсов Альбертас, как тебе известно, тоже вокруг Живиле крутится. У него, конечно, на уме ничего серьезного, но почему бы не потискать девку, ежели, почуяв парня, она на стену лезет? В конце концов, скажи: кто в окно ее комнатушки не стучался? Когда же они с Зенюсом договорились о свадьбе, святой стала, каждого, кто приставал, прочь гнала, не подступишься. Сынок Мушкетника ходил, нос задрав. Дескать, теперь-то видите, для кого голубка ворковала. Альбертас за глаза прыскал в кулак и трепался, что, помани он только мизинцем, Живиле бросится ему на шею. Услышал Зенюс такие речи и хвать Альбертаса за грудки. Съездили раза два друг другу по морде, а потом с глазу на глаз заключили пари, условились, значит, о времени и месте, куда Зенюс должен прийти, чтобы убедиться, прочна ли на самом деле любовь Живиле. Проигравший ставит пару литров или получает столько же раз в зубы. Комедия, право слово. Но для сынка Мушкетника она кончилась плачевно: отправился он по уговору среди ночи в Гайлюсов сарайчик и застал свою Живиле в объятиях Альбертаса. Вот это, брат, ситуация, не правда ли? Тут, так сказать, можно и свихнуться. А Зенюс парень горячий, хоть и кроткого нрава. Бросился он как зверь на Альбертаса. Но тот заранее все предвидел и на всякий случай багор припас. Как саданул Зенюса по пояснице! Зенюс и полетел головой вниз с лежанки. Хорошо еще, на солому упал, а то, брат, шею свернул бы. Альбертас сегодня в баню приходил. Смеется: выручил, говорит, мужика, от беды спас, но вряд ли он мне пару бутылок выставит, потому как про багор и поясницу никакого уговора между нами не было. Вот видишь, какие девки нынче пошли… С нареченными в постели, а с полюбовником на сене. Комедия, право слово.