Дягилев - [11]

Круг общения Дягилевых постоянно расширялся, вовлекая всё новых приверженцев. И постепенно сложился прекрасный миф о Бикбарде, в котором была заложена идея духовного единения людей, сплотившихся ради служения высшим целям. Кстати, идея, выпестованная в доме Дягилевых, надолго пережила ее авторов — Павла Павловича и Елену Валерьяновну. Годы после того, как их не стало, Сергей Павлович продолжал отмечать семейный «праздник независимости». 14 октября — традиционно — он слушал русскую музыку. Произведения Чайковского, Глинки, Бородина будили в его душе ни с чем не сравнимые воспоминания о родительском доме, о счастливой поре детства, когда будущая судьба Великого Импресарио лишь определялась.

Здоровая нравственная почва Бикбарды и деревенский воздух, напоенный запахами леса и цветущего луга, реки, парного молока, — та среда, которая взрастила Сережу Дягилева — краснощекого, резвого заводилу местной мальчишеской ватаги. Именно здесь этот шалун и буян, бегая с друзьями по окрестным полям и лесам, искренне, всем сердцем полюбил русскую природу. И эта чистая, ничем не замутненная любовь стала в дальнейшем тем фундаментом, на котором с годами поднялась и окрепла его любовь к искусству. А пока мальчик взрослеет, познает окружающий мир — и теперь уже не только с младшими братьями и остальной «свитой», которую составляют так и оставшиеся в его тени друзья детства Володя, Коля, Сезя и иже с ними. Их лидер и кумир становится учеником пермской гимназии.

Сегодня гимназия № 11 располагается в просторном современном здании, оборудованном по последнему слову техники. Ей принадлежит и вплотную примыкающий к ней дом — тот самый, где когда-то жила семья Дягилевых. И лучшее напоминание о знаменитом на весь мир питомце — то, что это учебное заведение носит имя Сергея Павловича Дягилева, а в актовом зале находится его огромная скульптура во весь рост работы Эрнста Неизвестного из цветной патинированной бронзы, для установки которой пришлось даже разобрать крышу здания. В начале же 1880-х годов гимназия, по воспоминаниям соученика нашего героя О. Васильева (Волжанина), была «старомодная, захолустная, с патриархальными порядками и нравами. Директором с незапамятных времен состоял старик Грацинский… ему было больше восьмидесяти лет. Это был старец с белыми, как снег, волосами, постоянно отдувавшийся и расхаживавший по коридорам гимназии в ночном белье и халате».

Этот халат служил своеобразным символом учебного заведения, его порядков и нравов. Они были по-домашнему просты и незатейливы: уроки часто начинались с опозданием, потому что учителя позволяли себе являться в класс навеселе или в состоянии похмелья после обильных возлияний накануне. У них это называлось на немецкий лад — «кацен-ямер»[4]. К тому же в этом мрачном здании в ту пору не придавали особого значения чистоте. Но все эти недостатки с лихвой компенсировали изрядная доброта и благодушие «дедушки» (именно так гимназисты называли между собой директора). Правда, он любил напускать на себя суровость, порой грозно морщил брови, под настроение мог пожурить кого-нибудь из гимназистов и даже слегка дернуть за оттопырившийся на голове хохол. Но это так, для порядка. Даже самый маленький «клоп-приготовишка» нисколько директора не боялся. Все знали: за его внешней резкостью скрываются мягкость и доброта. Но, к огорчению многих гимназистов, через несколько лет милый старик получил отставку и его место занял молодой директор из породы карьеристов, который быстро установил во вверенном ему учебном заведении такие порядки, что «только пух полетел».

Однокашник Сергея вспоминает его гимназистом: «Это был не полетам крупный, рослый мальчик, с выдающейся по размерам головой и выразительным лицом. Не по летам и несоответственно с классом он был образован и развит. Он знал о вещах, о которых мы, его сверстники и одноклассники, никакого понятия не имели: о русской и иностранной литературе, о театре, музыке. Он свободно и хорошо говорил по-французски и по-немецки, музицировал. С внешней стороны он также сильно от нас отличался. У него была изысканная, изящная внешность, что-то барственное во всей фигуре. К нему, в противоположность всем нам, необыкновенно подходило слово „барич“».

Кстати, тот барственный жест, которым когда-то трехлетний малыш одобрил наряженную к Новому году елку, с годами был отшлифован: у Дягилева-гимназиста выработалась забавная манера во время разговора с одноклассниками постоянно встряхивать одной рукой и при этом прищелкивать в такт пальцами. Это прищелкивание он явно заимствовал у кого-то из взрослых, кто не был чужд наклонности к позе и картинным жестам. Видимо, уже тогда это отвечало характеру Сергея. Но О. Васильев подчеркивает: эта привычка ничуть не портила «барича», а, напротив, очень ему шла и как бы дополняла «его изящную фигурку».

Что и говорить, в глазах практически всех одноклассников, в основной своей массе скромных, малозаметных провинциальных гимназистов, Сережа Дягилев казался исключением, чуть ли не небожителем. И большинство из них смотрели на него снизу вверх. Также выделялся он из общей массы учащихся и для педагогов.