Дядя Зяма - [56]
— Теперь, — рычал он про себя, — я покончу, покончу с этим!
А тетя Михля, прижав два пальца к щеке, причитала на мотив женской молитвы[233]:
— Собаки какие-то! Вагоны с собаками!.. Арестован из-за собак…
Увидев дочек, дядя Зяма смутился. Остановился возле комода и замотал головой. Не говоря ни слова, Гнеся сама подошла к столу, за ней подбежала Генка, и они прочли в телеграмме вот что:
— Арестован за три вагона собак. Спасите. Мейлех Пик.
И прежде чем Гнеся успела прийти в себя и задать вопрос, Зяма в раздражении подскочил и выхватил телеграмму из рук дочери.
— Ничего, пусть теперь посидит! — крикнул он и, рыча, убежал в темную спальню, зажег свечу и начал копаться в лежащих в ящике бумагах.
— Какая-то новая напасть! — заохала Михля. — Господи, опять пропадут и здоровье, и деньги.
Гнеся, не раздеваясь, в шляпке и в летней жакетке, села в углу. Она снова почувствовала себя печальной и растерянной, зажатой между отцом и мужем. Вся радость от встречи с двоюродным братом улетучилась. Будни нахлынули на нее со всех сторон. Опять Мейлехке Пик со своими делами, вечный Мейлехке Пик и его мерзкие проделки.
Михля увидела погрустневшее Гнесино лицо и пожалела ее.
— Может быть, ты видела… Шикеле? — спросила она осторожно.
— Видела, — ответила за сестру Генка.
— Почему же он не заходит к нам? — опять спросила Михля.
— Может быть, сегодня зайдет, — ответила Генка.
У тети Михли в глазах вспыхнула надежда:
— Если бы Бог захотел… Ах, если бы только Бог захотел!.. А то ведь такая беда… и подумать страшно…
И, обратившись к Гнесе, она с затаенным утешением произнесла:
— Раз так, что же ты сидишь, доченька? Надо на стол накрыть…
На этих словах открывается дверь и входит Шикеле собственной персоной. Он в своем городском пальто, исполнен скромного спокойствия и выглядит так, словно только вчера покинул дядин дом и его никогда не гнали взашей из Зяминой сукки.
— Доброй недели, тетя Михля! Доброй недели, Гнеся, доброй недели, Генка!.. А где же дядя?
Услышав троекратное «Доброй недели!» и воодушевленные ответы Михли, дядя Зяма сразу выбежал из комнаты, держа в руках порванный вексель.
— Это ты, Шикеле? — воскликнул он. — Коли так… здравствуй. Рад тебя видеть в моем доме… Садись, садись! Михля, вели поставить самовар!
Все расселись, но дядя Зяма все еще продолжал вытаскивать из внутреннего кармана пиджака разные бумажки. Вексель, еще один вексель, письмо, Гнесин брачный контракт, только что полученную телеграмму… Зяма подровнял пачку бумаг, вложил в нее вынесенный из спальни рваный вексель. Одна лишь тетя Михля знала, что это вексель Мейлехке Пика, который тот когда-то подделал, чтобы обманом получить деньги… Дядя Зяма сложил всю пачку в кожаный бумажник и в задумчивости присел.
— Хорошо, что ты пришел! — вдруг обращается он к Шикеле. — Я завтра, еще до полудня, уезжаю в Киев. А ты ведь едешь к отцу?
— Я? — растерянно переспрашивает Шикеле. И поправляет пенсне на носу. — Может быть… может быть, я еще останусь тут на день-другой.
— А? — говорит Зяма и опять задумывается.
И вдруг со злостью лупит ладонью по бумажнику, будто прихлопывает надоедливую муху.
— Мы же свои люди! — рычит Зяма. — Теперь он в моих руках, этот паршивец!
Шикеле делает вид, будто не понимает, кто имеется в виду.
— Сиди, сиди! — Зяма снова обращается к Шикеле, хотя тот не трогается с места. — С Божьей помощью!.. Теперь я от него избавлюсь…
— Зяма! — восклицает тетя Михля. — Перестань же, давай потом!
Но дядя Зяма, не отвечая жене, вновь мягко обращается к племяннику:
— Послушай, о чем я хочу попросить тебя, Шикеле. Раз уж ты здесь, побудь еще несколько дней, пока я вернусь… Обещаешь?
Шикеле и Гнеся переглядываются. Бледнеют. Тетя Михля и Генка отводят глаза.
В узких и тусклых глазах дяди Зямы вспыхивает радость и освещает его исхудавшее лицо. Давно уже Михля не видела на лице мужа такой радости. Но сам дядя Зяма, чтобы скрыть свою радость, внезапно встает и нарочито громко кричит:
— В конце-то концов, Михля, где угощение? Генка, пойди, посмотри, что там с самоваром? Почему не подают? Гнесинька, что ты сидишь?
Три вагона собак
Пер. М. Рольникайте и В. Дымшиц
И дядя Зяма, и тетя Михля, и обе дочки понапрасну ломали голову над телеграммой Мейлехке Пика: что еще за три вагона собак? И почему это их одаренного зятька посадили в каталажку? На самом деле все было очень просто…
Это случилось после того, как Мейлехке Пик уже растратил большую часть денег, вырученных за украшения своей жены, взятые им «ненадолго», только пока он не провернет «определенные» дела… Но из этих «определенных» дел, как обычно, вышел пшик. И Мейлехке опять остался при своей тросточке и при своем хорошем почерке.
Однажды он болтался по киевским улицам с «определенным» человеком… К чему скрывать? Этим «определенным» человеком был не кто иной, как мелкий маклер Носн Кац, тот самый Носн Кац, благодаря которому и сам Мейлехке Пик, и его отец Меер Пик не единожды садились в лужу. Несмотря на это, и отец, и сын ему доверяли, буквально были от него без ума. Уж такая голова и такой язычок у этого Носна Каца! Пусть все вокруг него тонет, он всегда выйдет сухим из воды с папироской в зубах…
