Дядя Веня - [11]

Марина(садится и принимается за вязание). Марочка сейчас придет. Она что-то неважно себя чувствует. Верно Илюша говорит — погода…

Серебряков. Прошу всех садиться. Сейчас Мария Борисовна подойдет и начнем.

Леночка(подходит к Соне и отводит ее в сторону). Ну? Что он сказал?

Соня. А то ты не слышала. Подслушивала ведь, небось, под дверью…

Леночка(смеется). Конечно, подслушивала. Только вот не все услыхала.

Соня. Э-э-э… Да невеста-то глуховата, второй сорт, лежалый товар… И что это я за тебя так распиналась?

Леночка. Ну ладно, Соня, не томи… Что он сказал?

Соня(важно). Что ж, мадам… как известно любой здравомыслящей женщине, люди типа доктора либо сразу говорят «нет», либо молчат, и это чаще всего означает «да». Клиент наш не сказал «нет»… Так что теперь, подруга, все в твоих ручках — еще немного усилий и заполучишь его со всеми поторохами. Если, конечно, не испортишь все какой-нибудь глупостью…

Леночка. Сонечка, ласточка, знала бы ты, как я тебе благодарна… Век не забуду.

Соня(снисходительно). Ладно, ладно, без сопель. Да и смотрит он, неудобно… Отвали пока.

Серебряков. Погода погодой, но даже ее разрушительное влияние можно было бы стерпеть. Что мне совсем невыносимо — так это местный жизненный уклад. Какое-то тотальное безделье, отсутствие жизни… Меня, привыкшего к ежеминутной кипучей деятельности, это особенно угнетает. Но что ж вы не садитесь? (смотрит на Леночку, стоящую в раздумье) Лена, садись. Лена!

Леночка не реагирует.

Ну я не знаю… Никто на меня не обращает внимания. Это, наконец, невежливо. Веня, а ты что стоишь? Садись хоть ты.

Войницкий. Ты уверен, что я тебе тут необходим? Может, обойдешься? Мне ведь на смену через час.

Серебряков. Нет, Веня, уж если кто абсолютно необходим, так это именно ты. Я настаиваю, чтобы ты остался.

Входит Мария Борисовна.

Ну вот, все в сборе. Не прошло, как говорится, и получаса… (нервно потирает руки)

Пауза.

Я пригласил вас, чтобы поделиться с вами некоторыми своими соображениями по поводу нашего общего, так сказать, устройства. Разделю это на две части — идейную и практическую. Если в первой я, по мнению многих, достаточно силен, то во второй, житейской, смыслю мало, а потому особенно попрошу вас, Мария Борисовна, тебя, Веня, вас, доктор, а также облеченную местным опытом молодежь, помочь мне хорошим деловым советом.

Пауза.

Начну с того, что я чувствую себя весьма неловко здесь, на этом месте, где мы с вами сейчас находимся. Отчего, вы спросите? Видите ли, всю жизнь я активно боролся за права человека в широком смысле этого слова. В тоталитарной России мы шли в тюрьмы и лагеря за демократические ценности, за свободу, равенство, за либеральное общество западного типа…

Войницкий(прерывает его). Нельзя ли короче, Склифософский? Я ведь так, чего доброго, на работу опоздаю. Кроме того, насколько я помню, тебя лично тюрьмы и лагеря миновали. Если, конечно, не считать однократного попадания в районный медвытрезвитель.

Мария Борисовна. Веня! Как тебе не совестно!

Войницкий. Ладно, ладно, молчу.

Серебряков(склонив голову, пережидает, пока аудитория успокоится). Итак, как я уже отметил, мы шли в тюрьмы и лагеря за демократические ценности, за свободу, равенство, за либеральное общество. Некоторые из нас заплатили за это своей жизнью. (с вызывающим видом оглядывает комнату; все молчат) И я, один из немногих уцелевших представителей этого героического авангарда, я, Александр Серебряков, спрашиваю себя сейчас: чиста ли моя совесть? Не предаю ли я память своих погибших товарищей? Не помогаю ли я топтать те великие нетленные идеалы мира и демократии, во имя которых сложили они свои светлые головы? Увы…

Астров. Ничего не понимаю. Кто-нибудь потом мне переведет — о чем тут идет речь?

Серебряков. О вас, молодой человек, о вас в том числе. Что вы на меня так смотрите? Знаете ли вы, какой жгучий стыд за свою страну охватывал меня в Европе всякий раз, когда мои старые друзья по борьбе из Германии, Франции, Италии задавали мне недоуменные вопросы о бесчеловечной политике Израиля по отношению к палестинцам? Об оккупации? О разрушении домов? Об убийствах ни в чем не повинных людей? Об узаконенном расизме сионистского государства? Неужели вас всех это нисколько не беспокоит?

Пауза.

Нет? Тогда мне с вами не по пути. Серебряков никогда не был в одной лодке с фашистами.

Астров. О! Наконец-то знакомое слово. Теперь я, слава Богу, начинаю что-то понимать.

Мария Борисовна(в замешательстве). Александр, ты говоришь ужасные вещи. Не может быть, чтобы ты считал меня фашисткой. У меня вся семья — тридцать семь душ закопаны немцами в местечке Крупки… Да я ж тебе рассказывала. Как ты можешь?

Серебряков. Конечно нет, дорогая Мария Борисовна. Кто ж вас в подобном заподозрит? Это я так, увлекся, в полемическом, так сказать, задоре. Вместе с тем, нет сомнения, что сам факт проживания на оккупированных землях ставит вас в весьма двусмысленное положение. Не так ли?

Пауза.

Именно эту двусмысленность я и предлагаю исправить. (потирает руки) Здесь я вынужден перейти к практической части своей речи. Увы! Не силен, но надо… Итак.

Я предлагаю продать этот дом, разделить деньги, вложить их в акции и переехать на съемное жилье где-нибудь в Тель-Авиве.