Дядя Ник и варьете - [39]

Второй переменой к лучшему был новый номер, которым заменили беднягу Баррарда. «Дженнингс и Джонсон, комический дуэт», как они назывались на афише, были американцы, недавно приехавшие в Англию. Билл Дженнингс и Хэнк Джонсон были женаты на двух сестрах, которые теперь держали магазин готового платья в Кливленде, штат Огайо, — другого родства между ними не было, однако они выглядели, говорили, вели себя совершенно одинаково и на сцене и в жизни. Им было лет около пятидесяти; широколицые, спокойные люди с настоящим чувством юмора, они всегда держались непринужденно и естественно, были покладисты, никогда не выходили из себя и самым безмятежным и дружелюбным образом плевали на всех, как это делал и дядя Ник, — он принял их сразу, хотя и с обычной своей угрюмостью. Их номер настолько же обгонял свое время, насколько номер Баррарда от него отставал. Они выступали перед нами, как и Баррард, поэтому я всегда знал, как их принимают, и номер их часто, особенно на первых представлениях, не столько веселил публику, сколько озадачивал. Мне он очень нравился. Они почти не гримировались, носили темно-синие костюмы, стоячие воротнички, скромные галстуки. Если бы не искорки, плясавшие в их глазах, они походили бы на пару страховых агентов или банковских служащих. С каменными лицами и без всякого воодушевления они запевали какую-нибудь дурацкую песенку («Каждый вечер в отдельном кабинете — чудесная вещь любовь!»), лениво перебрасывались бессмысленными репликами, а затем, сняв котелки и вытащив из них букеты воображаемых цветов, медленно и печально начинали танцевать, как два пожилых страховых агента, внезапно потерявших рассудок. Они были мастера по части таких шуток, которые, на мой взгляд, придавали обычному мюзик-холльному блюду недостающую пряность и остроту.

Вне сцены они жили в атмосфере сигар, виски, холодного разврата (оба сразу же принялись ухлестывать за Нони Кольмар), смешных воспоминаний и несусветных небылиц.

Со мной они всегда были дружелюбны, но звали меня «сынком» и из всех участников программы одного дядю Ника считали ровней и приятелем. Он не раз бывал в Америке, выступал там в «Орфеумах», «Пантейджесах» и других театрах, часто по три и даже по четыре раза в день, и у них было много тем для разговоров. Кроме того, дядя Ник отлично играл на бильярде и в снукер, а поскольку Билл и Хэнк были большими знатоками американского пула, он целыми днями увлеченно обучал их нашим английским разновидностям этих бильярдных игр.

Появление Дженнингса и Джонсона было удачей, которую, как будет видно из дальнейшего, случай послал мне в самый нужный момент. Как бы мне ни было тяжело, их номер неизменно забавлял меня, а их дружба помогала поддерживать у дяди Ника хорошее расположение духа именно тогда, когда сам я то и дело пребывал в унынии, — это мы тоже увидим дальше. Может быть, если бы они нам не подвернулись, дядя Ник выгнал бы меня в три шеи и отправил обратно на мой конторский табурет.

В ту неделю во вторник и среду погода в Брэдфорде держалась хорошая, на вершинах холмов было очень холодно, но ясно, поэтому я клал в мешок с кистями и красками кусок пирога со свининой или с телятиной и ветчиной (в то время в Западном Рединге пекли превосходные пироги), ехал на трамвае в сторону болот и писал этюды. Приходилось торопиться, потому что я быстро замерзал; кроме того, мне было одиноко. Поэтому в среду после второго представления я подождал Нэнси и навязался ей в провожатые. Я рассказал ей, чем занимаюсь, и предложил:

— Теперь, конечно, уже холодно, но тут есть удивительно красивые места, и я хочу, чтобы вы завтра сходили со мной поглядеть на них.

— А что я буду делать, пока вы работаете? Стоять рядом и мерзнуть?

— Ладно, тогда забудем об этом, Нэнси. Там и вправду холодно, а вы не привыкли к холоду, не то что наши девушки…

— Какие девушки?

— Не важно, это мне просто пришло в голову. Я вспомнил, как я сегодня целый день хотел… Но нет-нет… простите, что я об этом заговорил.

— Боже мой, вы, оказывается, умеете хитрить, Дик. Ну хорошо, я пойду только затем, чтобы доказать, что «вашим девушкам», если они существуют, меня не превзойти. Куда мы идем и когда?

Утром мы поездом доехали до Илкли и оттуда поднялись к Ромбальдскому болоту. Был один из тех редких дней в конце ноября, когда без устали светит бледное солнце, не видно плавающих клочьев тумана, дорожки среди вереска тверды, трава белеет от инея, а огромные силуэты холмов на горизонте четко прорисованы сепией и индиго. Нэнси куталась в твидовое пальто, а на голову надела свою рыболовную шляпу, щеки и носик у нее смешно порозовели, глаза блестели, и вид был комичный и очаровательный. И снова, как и в хороводе у сэра Алека, я испытал чувство полного, ничем не омраченного счастья, только теперь, разумеется, оно длилось много дольше. Но даже желая, чтобы мы без конца шли вместе все вперед и вперед, поднимаясь в пустынный горный мир («Я понимаю теперь, — сказала Нэнси, — что я целую вечность не дышала настоящим воздухом»), я чувствовал, как сквозь это осознанное желание смутно, откуда-то из безмерных глубин души высвечивается догадка: знай мы больше, мы могли бы идти так бесконечно. Это состояние восторга не проходило; оно не покидало нас, но мы в слепоте и неведении своем отвернулись от него.