Дядя Джо. Роман с Бродским - [10]
Героем Набокова мне в глазах современников быть не хотелось. «Хруст французской булки» в те времена был в диковинку, но меня явно принимали не за того. Ореол, мерцающий над головой профессорского сынка, быстро сходил на нет вместе с уходящей империей. Скоро Ксения Собчак и Мара Багдасарян покажут нам, что такое настоящая «золотая молодежь».
Гембицкая действительно перевела с десяток моих рассказов. Некоторые из них удалось пристроить в журналах США. Контакты с американцами были в те времена занятием популярным. Об Америке у нас было идеалистическое представление. Первые увиденные нами американские фильмы после Антониони и Тарковского казались подвижной механической ерундой, но не в Голливуде — счастье. В юности я много читал Джона Дос Пассоса, Хэмингуэя, Фицджеральда, Уайлдера. В «американщине» явно видел толк.
Волей случая мне удалось пристроить Ксюшу в один американский институт, занимавшийся исследованием российских природных ископаемых. В смысле стратегии американцы были парнями нормальными. После падения «занавеса» принялись за составление карт ресурсов, полученных ими в наследство от СССР. В институте у Кейнса работали ребята из Сибири, Казахстана, Азербайджана, Туркменистана и Грузии.
С Биллом Кейнсом мы пересекались ранее. Он посещал Институт геохимии в Екатеринбурге, заходил к нам в гости. Сейчас летел из Уфы. Мы вычислили его в Москве и пригласили на завтрак. После голодного Башкортостана он был рад салату из свежих помидоров и огурцов, сыру сулугуни, теплому лавашу. Он утвердился в выборе. Ксения являлась первоклассным специалистом и должна была поехать в его контору в качестве штатного переводчика, а также преподавателя русского языка для американцев. Через месяц я проводил ее в аэропорту Шереметьево. Через полгода она прилетела, чтобы забрать в Америку дочь. Через некоторое время в Штатах оказался и я, трагически попрощавшись с юристом-международником Михаилом Векслером и старшим следователем прокуратуры Андреем Сорокой.
— Я — мажор, — сказал я Майе Петровне, позвонив по телефону перед отъездом. — Меня здесь не поймут. Не поверят, что я серьезный чувак. Затюкают. Забьют ногами. В Америке мне легче будет затеряться в толпе.
«Затеряться в толпе» — вот истинное счастье для поэта.
Часть вторая. Тюрьма в Каролине
Салливанс-Айленд
Года через полтора мы сидели с Бродским в кафе на берегу Атлантики и ели устриц. Солнце стояло в зените. Горизонт слегка изгибался по округлости планеты. Неистово мяукали чайки. Ветер сносил их в сторону курортного поселка. У берега вода была мутной, словно уха на плохо очищенной рыбе. Щепки, сморщенные листья пальм, дохлые рыбины, редкие пластиковые бутылки въезжали на берег на гребнях волн. Мусор оставался на песке, не особенно отягощая картины запустения. Пляж на Салливанс-Айленде в этих местах можно было считать диким. Он не принадлежал ни пансионатам, ни городу, ни превращенной в музей военной базе. Для кафе здесь хорошее место. Живописное. Слева, вдоль небольшого залива, выстраивался целый городок богатых зданий, выкрашенных в желтый цвет, справа — заросли кустарника и высокой травы, тянущиеся до окончания острова.
Начинался прилив, и волны неуклонно приближались к нашему столику. Мы пили недорогое шампанское, безучастно поглощая моллюсков. В Южной Каролине я пристрастился к этому продукту. Бывали дни, когда я уезжал на острова с палаткой, которую ставил у воды, питался крабами и устрицами, которых обрывал с коряг в местной лагуне. Рыбалка в этих краях была неважной, а ловить рыбу в открытом океане я еще не научился.
Я уже год служил в колледже под Нью-Йорком, одна остановка на метро от Гринвич-Виллидж. До этого пожил в Южной Каролине, летом съездил с Гембицкой и ее дочерью в Новую Мексику на машине. После путешествия почувствовал себя американцем. Шутил на бензозаправках с дальнобойщиками, подмигивал кассиршам в магазинах. Я быстро перевоплощаюсь, но вряд ли войду когда-нибудь в окончательный, фундаментальный образ.
— Здесь рядом находится форт Молтри, — сказал я Б родскому. — Во время Войны за независимость был построен из бревен пальметто. Ядра англичан застревали в древесине пальм, потому что она не имеет колец. В честь сражения на Салливанс-Айленде наши придумали поместить пальму на флаг штата. Пальму и полумесяц. Последнее мне наиболее приятно.
— Удивительная дыра, — согласился Бродский. — Что вы вообще здесь делаете?
— В историческом смысле ничуть не хуже Новой Англии, — парировал я. — Конфедерация стала моей второй родиной. У вас на Севере превратно интерпретируют обычаи Юга. Суть южных штатов не в рабовладении, а в приверженности традиции. В попытке сохранить аристократический стиль.
Юг немного отучил меня от провинциального панибратства, хотя «из грязи да в князи» я не торопился.
— Шампанское — в числе ваших новых привычек? — улыбнулся Бродский. — По утрам его пьют либо дегенераты, либо аристократы.
— Мне нравится, что вы помните советское кино, — сказал я. — А шампанское ничуть не хуже кофе. Ведь никто не предлагает вам бухать после завтрака. Шампанское бодрит. Устрицы освежают. По большому счету они — не пища. Они чем-то схожи с нагой принцессой в рыбачьей сети. Не голая, но и не одетая.
Раньше мы воскуряли благовония в священных рощах, мирно пасли бизонов, прыгали через костры и коллективно купались голыми в зеркальных водоемах, а потом пришли цивилизаторы, крестоносцы… белые… Знакомая песенка, да? Я далек от идеализации язычества и гневного демонизма, плохо отношусь к жертвоприношениям, сниманию скальпов и отрубанию голов, но столь напористое продвижение рациональной цивилизации, которая может похвастаться чем угодно, но не глубиной мышления и бескорыстностью веры, постоянно ставит вопрос: «С кем вы, художники слова?».
Смешные, грустные, лиричные рассказы Вадима Месяца, продолжающие традиции Сергея Довлатова, – о бесконечном празднике жизни, который начался в семидесятые в Сибири, продолжился в перестроечной Москве и перешел в приключения на Диком Западе, о счастье, которое всегда с тобой, об одиночестве, которое можно скрыть, улыбнувшись.
Автор «Ветра с конфетной фабрики» и «Часа приземления птиц» представляет свой новый роман, посвященный нынешним русским на Американском континенте. Любовная история бывшей фотомодели и стареющего модного фотографа вовлекает в себя судьбы «бандитского» поколения эмиграции, растворяется в нем на просторах Дикого Запада и почти библейских воспоминаниях о Сибири начала века. Зыбкие сны о России и подростковая любовь к Америке стали для этих людей привычкой: собственные капризы им интересней. Влюбленные не воспринимают жизнь всерьез лишь потому, что жизнь все еще воспринимает всерьез их самих.
«Искушение архангела Гройса» вначале кажется забавной историей бизнесмена, который бежал из России в Белоруссию и неожиданно попал в советское прошлое. Но мирные окрестности Мяделя становятся все удивительнее, а события, происходящие с героем, все страннее и загадочнее… Роман Вадима Месяца, философский и приключенческий, сатирический и лирический, – это прощание с прошлым и встреча будущего.
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.