Дядьки - [26]

Если медлительность дяди легко объяснялась теорией о темпераментах, выдвинутой еще Гиппократом, то его эмоциональная холодность в ситуациях, когда обычные люди разъяренно голосят и мимикрируют, не поддавалась никаким трактовкам.

Однажды мы с ним перекрывали шифером крышу. Когда дядя Саша приравнивал край одного листа к другому, я, не справившись с равновесием, всем телом навалился на шиферное полотно, под которым трудолюбиво сновали его пальцы. Наличие под удерживавшим меня листом дядькиных пальцев осталось для меня незамеченным, поэтому я не торопясь придавал ногам устойчивое положение. И вот, когда мне уже стало казаться, что ноги заняли надежную позицию, я мельком посмотрел на дядю Сашу, а наткнулся на багровую, с бледно-мраморными губами маску, из которой вот-вот намеревались выпасть глазные шары. И тут до меня дошло, что такую приятную мягкость моей подпоре придавал не дважды стеленный под шифер толь, а изящные пальцы моего родственника. Я мигом отскочил и чудом не сорвался с крыши.

— Что ж вы молчали-то, дядь Саш??? — запаниковал я.

— Да так… Подай клещи.

Только и всего! А черные, точно расплющенные мухи, ногти дяди Саши терзали мою совесть на протяжении последующего месяца.

Кроме стоического терпения, медлительности, пронзительного взгляда, умения произвести впечатление, золотых рук и ранней седины, дядю Сашу отличало от других дядек чисто монаршее благородство.

В течение пятнадцати лет, жертвуя целостностью семьи, он был лишен права на частную жизнь. Обосновавшись после отъезда из Азербайджана в хлебном черноземном крае и обзаведшись собственным большим домом, он продолжал и продолжал встречать и провожать родственников и их друзей.

Одни приезжали погостить, другие пожить, третьи на каникулы, четвертые за продуктами, пятые нанести визит вежливости и остаться на месяц, шестые просто так. Веские и неоспоримые причины для приезда находились всегда. Несмотря на безотказность и радушие дяди Саши, вся тяжесть встреч и проводов легла на покатые плечи тети Роксаны. Молодая и красивая женщина, привыкшая за тридцать пять лет городской жизни к роли светской львицы, на протяжении последующих пятнадцати начинала свой день засветло и заканчивала его под мерцание утомленных звезд.

А родственники все приезжали и уезжали, а уезжая, обещали скоро вернуться. Все это походило на какой-то сумасшедший марафон с эстафетой. Марафонцами выступали приезжающие, а эстафетой — семья дяди Саши.

Я и сейчас вижу перед собой эту пеструю нескончаемую толпу, входящую и выходящую из дома, непременно в сопровождении восторженных тирад в адрес хозяев.

Справедливости ради надо сказать, что и я, и мои ближайшие сородичи среди соревнующихся марафонцев занимали почетные призовые места.

Интересная вещь — гостеприимство. Сто раз примешь человека, накормишь его, напоишь, спать уложишь, денег в дорогу дашь, и ты — молодец! А один разочек откажешь, и вот зреет уже обида, начинают свой скреб гадкие кошки, изворачивается приниженная гордыня и в сердце всплывают сюжеты вроде: «Ничего, ничего, вернусь я когда-нибудь в серебре да на белом коне, тогда и посмотрим…» Глупо, глупо устроен человек.

Проявляя чудеса терпения и вежливости, семья дяди Саши прожила мучительные пятнадцать лет под игом деревенского труда и обслуги бесконечного конвейера наезжающей родни. Ведение хозяйства в селе носит непреходящий характер, а мысли о покое посещают крестьян лишь с первым снегом да при случайном взгляде на церковный холм и нисходящий по нему разноряд кладбищенских крестов. Только по зиме и отдыхается немного в деревне. Покормил скотинку, подчистил кошары, натаскал в дом колотых дров и угля, натопил печь и знай себе — лежи да грей пятки! Но и зимой — когда самое время отдышаться после жаркой страды и набираться сил к следующей — дядя Саша и тетя Роксана, как заправские метрдотели, продолжали принимать и провожать гостей.

Тем не менее ближайшее окружение дяди, включая живших за его счет гостей, настаивало на том, что он чрезмерно ленив и будь он немного расторопней, шоколад благополучия перепал бы и ему. Но не лень и не медлительность дядьки были причиной затянувшегося материального кризиса семьи, а бесконечный наплыв родни и полная неспособность говорить людям «нет».

Так, например, без особых колебаний, не умея назначить цену, он соглашался выстроить богатый балкон соседу за сущие гроши, в то время как оконные рамы его собственного дома давно нуждались в покраске. Доброта и нестяжательство мужа доводили мою тетушку до возмущенного ступора, а со временем и ее сыновей — моих двоюродных братьев, которые, возмужав, перестали опасаться грозного отцовского ока. Этими качествами он отдаленно напоминал своего тестя Асатура, который, несмотря на общую нелюбовь к большинству родственников, относился к зятю с особым пиететом. На все железные доводы супруги относительно некрашеных окон и еще кучи ожидающих его рук недоделок, дядя Саша, невинно пожимая плечами, только приговаривал: «Ну, попросили люди… Как откажешь?»

Хотя иногда, безо всяких на то причин, на дядьку находила настоящая трудовая лихорадка и кулаческая озабоченность домом. Тогда с чувством комсомольской ответственности он брался за выведение пришедшего в упадок хозяйства на передовые рубежи образцовых крестьянских дворов. Вот уж где с нас сходило по семь потов.