Двуликое зеркало - [25]

Зарецкий взял со стола карандаш и долго вертел его в руках.

– Я не хочу вмешиваться в политику. Это не мое дело. Я врач, и не более того.

– Вы врач. Я предлагаю вам продлить мне жизнь. Жизнь, которая нужна здоровому, крепкому организму. За это вам предлагают деньги. Я в курсе цен на оборудование. Вам доставляли его из Японии, Германии, Америки. Этим занимались Докучаев и Пичугин. Но теперь их нет. Они были моими друзьями, и у нас общие связи. Жаль, если поставки прекратятся.

– Какие вы можете дать гарантии?

– Не сразу сказка сказывается, не сразу дело делается, но у руля остался я один. Больше вам надеяться не на кого.

– Такое сотрудничество меня бы устроило.

– Конечно, это же не политика. Это забота о ближнем и процветании науки.

Жизнь так коротка, а планы так велики, идеи безграничны. Как жаль тратить время на быт и бюрократию.

Зарецкий бросил карандаш на стол.

– Мне придется заказывать на вас донора. Иначе в операцию никто не поверит. Ваш юрист Тихомиров знает систему. В деле участвует и бывший подполковник Вихров.

– Пусть работают. Они получают проценты. А мы сохраним жизнь донору. Ведь не будете вы утверждать, что донор останется живым после того, как вы вынимаете у него сердце и вставляете его в чужое тело.

Зарецкий нахмурил брови.

– Примитивный взгляд. Я смотрю на вещи с других позиций. Сейчас решается будущее медицины. Мы идем на сотню шагов впереди и врываемся в те сферы, когда на пути появится горизонт бессмертия. Как можно думать о каких-то отдельных особях, когда речь идет о миллиардах жизней!

– Конечно. Гений может себе позволить искать горизонты вечности и не смотреть под ноги, когда топчит муравьев. Никто не спорит. Я готов помогать вам своими скромными возможностями, чтобы вас не заедал быт, бюрократия и глупые законы. Вы согласны на такой союз?

Зарецкий встал.

– Операция назначается на первое декабря.

Сарафанов приподнялся с кресла.

– Спасибо, профессор. Об этом будут знать все, а цыплят по осени посчитаем.

– Счастливого пути.

– Могу я проститься с Андреем? Мне очень понравился ваш сын.

Доктор коротко кивнул.

– Ван Ли проводит вас в его мастерскую.

Лицо отца помрачнело и стало серым.

Половина крыши была застеклена, и солнечный свет заливал огромное пространство чердачного помещения. Здесь не ставили перегородок, не вешали дверей. Деревянные опоры, паркет, обшитые вагонкой стены, уходящие под своды крыши. Простор, чистота и огромное количество картин. Яркие, малопонятные полотна, но в них чувствовалась какая-то притягательность и теплота.

Молодой человек сидел возле окна в дальнем углу зала. Перед ним стоял мольберт с холстом, палитра и огромное количество красок и кистей, разбросанных вокруг раскладного стула, под ногами лежал огромный пес. Завидев чужака, собака приподняла голову и зарычала, показывая огромные белые клыки.

Андрей оглянулся, узнал Сарафакова, взялся за ошейник и, подтащив упрямого зверя к окну, пристегнул к ошейнику цепь.

– Странно. Ральф никогда не рычит. Обычно он ведет себя с достоинством.

– Дело в ом, что я не терплю собак, и они отвечают мне тем же.

– У меня с животными великолепный контакт. Полное взаимопонимание. Нас сближает одиночество.

Сарафанов приблизился к художнику и поздоровался.

– Я вас побеспокоил? – спросил Сарафанов.

– Вовсе нет, – улыбнулся Зарецкий-младший и сел на свой раскладной стульчик. – Рад вас видеть. Павел. Общение с новыми людьми очень интересно.

Жить затворником трудно, но и в этом есть своя прелесть. Созерцание приводит к размышлениям, а размышления – к пониманию мира. Каждый видит его по-своему.

Уверен, что вам непонятны мои работы. Это передача мыслей на расстоянии. Тот, кто улавливает биотоки моего мозга, может многое прочитать в моих картинах.

– Похоже на закодированные письма будущему поколению.

– Мы ничего не знаем о наших потомках. Скорее всего, нас будут считать примитивистами и мы не заинтересуем их.

– Кто-то сказал, что искусство вечно. Я мало что смыслю в нем, но запах красок мне очень нравится. В студенческие годы я увлекался театром. У нас была своя студия, и ее вел замечательный актер и педагог. Меня даже считали способным парнем. Но больше всего я любил переодеваться, наклеивать усы, надевать парики, налеплять носы и делать кошмарные шрамы. Проводишь кисточкой с театральным клеем по щеке – и шрам готов. Клей высыхает, стягивает кожу, и получается рубец. Мечтал сыграть Овода.

– Романтическая роль. Но актером вы не стали, а сделались финансистом. Какой перекос.

– Надо мной никогда не было сильной руки, такой, как у вашего отца, например. Я оставался свободным и нецелеустремленным парнем. Уехал в Москву из деревни, а в институт поступал за компанию с приятелем, с которым познакомился в поезде.

– Он тоже стал банкиром?

– К сожалению. Его застрелили в собственном подъезде. В России банковское дело сопряжено с большим риском. Как на войне. Приходится работать в экстремальных условиях. Сам о себе не подумаешь – никто о тебе не подумает. Ни секунды на расслабление. Игра по жестким и бескомпромиссным правилам.

– Я вам не завидую.

Сарафанов достал сигареты и закурил.

– Собственно говоря, я зашел проститься. Процедуры закончены, и я свободен до первого декабря.