Двухголовая химера - [39]

Не понимая, к чему он ведёт, я снова не стал отвечать. Видя, что я не могу дать вразумительного объяснения, Отражение ответило само:

– Привязанность. Страх потери. Это инстинкт. Всё остальное – чувства, мораль – просто верёвочки, за которые тянет подсознание. Это всего лишь твоя человеческая природа. Человек ведь – существо социальное.

– И чего в этом плохого? – не понял я.

– В чем, в природе? – двойник задрал голову, и с неба тут же не спеша полетели хлопья снега. – В социальности? Хотелось бы тебе напомнить о том, к чему иногда приводит человеческая природа, но… В данном случае – ничего. Категорически плохого – ничего. Но нужно с чего-то начинать борьбу.

– Чего? – не понял я. – Какую борьбу?

– Со своей природой.

– И бросить всех, кто мне дорог? – обалдел я.

– Не бросить, – помотал головой двойник. – Я не предлагаю тебе отказываться от твоих ценностей, коими в том числе являются честь и добросовестность. Просто ты должен понимать.

– Что именно?

Отражение снова уставилось на меня печальным взглядом.

– Ты всех потеряешь.

Его глаза сверлили мой зрачок, а я от негодования даже забыл, как выдыхать, не то, что говорить.

– Рано или поздно они все уйдут. Все, кто тебе дорог. Малой ли, большой ли кровью, но ты потеряешь их, просто потому что не сможешь удерживать вечно. По твоей воле, по их, по чьей-то ещё – не важно. Они перестанут быть рядом и больше никогда не вернутся.

Я смотрел исподлобья, пытаясь сопротивляться его словам, но в итоге лишь сильнее ощущал, как тяжелеет голова и опускаются плечи. Противоречить не хотелось. Не имело смысла.

Отражение, видя моё смятение, продолжало вкрадчиво говорить, стараясь растолковать мне свою мысль:

– Ты идёшь за ней, потому что нашёл в ней лекарство. Она – твоя панацея. А придумал ты это потому, что почувствовал рядом с ней облегчение и по наивности решил, что это навсегда. Но на самом деле это тоже временно, как и всё на свете. Так что если ты лишишься её сейчас, получишь боль. Если спустя время – разочарование. Сам решай, что из этого хуже.

– Если бы всё было так, ни один человек никогда не был бы счастлив.

– Ты прав, – кивнул двойник. – Счастье на свете, конечно, есть. Не все страдают, не все разочаровываются. Не для всех связь с другим человеком означает заведомую трагедию. Но в твоём случае это именно так.

Он замолк ненадолго, наслаждаясь падающими на его лицо снежинками. Я не прерывал паузы.

– Для тебя Лина – великий источник силы. Ты готов идти за ней хоть на край света. Но там, где великая сила, всегда и великая слабость. Отбери у мудреца ум, у силача силу, и что от них останется?

Туман стал плавно рассеиваться, открывая бесконечное поле небольших холмиков, краешки которых я увидел в начале сна. Отражение плавно таяло вместе с завесой и говорило, не переставая глядеть мне в глаза:

– Чем сильнее ты сопротивляешься потере, тем обширнее она окажется в итоге. И даже если твоих сил хватит на подвиг, он будет лишён смысла. Ты только понапрасну взвалишь на себя ношу героизма. Так что иди, иди за Линой. Это правильный поступок, и однажды тебе лично придётся иметь дело с его возвратом. Главное, помни, что когда-нибудь ты всё равно всех потеряешь. И тогда…

Он истаял, не договорив, и забрал с собой туман, что висел над нами и давил на плечи. Дышать стало легче, но открывшаяся картина заставила меня замереть.

Тяжёлая серая хмарь вместо небес, угрюмо нависающая над бессчётными холмиками одинаковой формы и размеров. Сначала я не мог понять, что они мне напоминают, но потом вдруг осознал, что эти горки бурой земли идеально соответствуют размерам человеческого тела.

Три из них, самые ближайшие, были ухожены, подровнены и украшены – не чета остальным. На одной в изголовье лежал заржавевший шлем со змеиными глазами, во вторую был воткнут красивый стилет со стёртой рукоятью. Третья – усажена неувядающими цветами, самыми разными, и оставалось только гадать, каких усилий стоило принести и заставить их расти в этой мрачной неродящей пустыне.

Прямо напротив них сидел, прислонившись к огромному камню, будто сильно устал, скелет, а в ногах у него лежали небрежно завёрнутые в полуистлевшую ткань мечи со знакомыми замками на рукоятях.

В полной тишине.

Ноги сами собой подкосились, и я рухнул на колени, не в силах справиться с внезапно навалившейся слабостью. Точно простреленный, я стал заваливаться набок, но всего за мгновение до соприкосновения с землёй проснулся, обливаясь холодным по̀том, в промозглых болотах Чернотопья.

– Ну, слава Великой Тверди! Хоть распогодилось.

– Ага. И дичи больше стало.

– Вот-вот! Понятно теперь, почему её раньше не было.

Ноги утопали во мху, который, в свою очередь, утопал в воде. Мошкара с назойливым жужжанием лезла в уши, нос, да и вообще везде, куда только могла залезть, что сначала нервировало, потом бесило, а в итоге перестало волновать. Осеннее солнышко, хоть и подрастерявшее жар, в этот день палило так, словно собиралось высушить нас вместе с активно парящим болотом.

После ночи в болотном замке минуло шесть дней. Как только воды вокруг стало меньше, а туман рассеялся, мы немного оправились от увиденного. Разве что Рэн стал чаще хмуриться и уходить в себя, но это как раз ничуть меня не удивляло. Удивило бы, если б он был весел и беззаботен, как Кир. С гнома-то всё как с гуся вода, а вот пуэри – существо значительно более тонко организованное.