Двугорбый Янус - [15]

– Какая чепуха лезет в голову! – вслух сказал Афоня

Дед кивнул, по-приятельски улыбнулся Афоня. Насторожился.

– Ты Афоня, не нервничай! – заметил дед. – Поди думаешь, зачем тебя дед приволок к себе домой?

– Думаю, – согласился Афоня, икнув.

– На вот, рассольчик, запей икотку! – дед протянул ковшик.

Афоня послушно отхлебнул. Оба на! Шары на лоб вылезли! Какая там икотка, дышать стало нечем! Он дико завращал глазами, не зная, как поступить: два пальца в рот или воды тяпнуть да дальше сидеть с дедом, самогонку прихлёбывать? Афоня выбрал лучшее решение. Он потянулся к крану.

– Не надо! – сказал дед. – Так икотка не пройдёт! Вдохни полным ротом и задержи дыхание!

Афоня последовал совету. Икотка прошла.

– Терпкий у тебя рассольчик!

– Да. Специально держу. Когда и с похмелья помогает.

– Дед, не тяни, – Афоня сам наполнил стаканы, – говори, зачем я тебе понадобился?

– Не осталось у меня никого, а завтра помру! – глубоко вздохнул дед.

Афоню аж подбросило.

– Да. Такие дела! Завтра помру.

– Брось, давай выпьем!

– Нет, чокаться не будем, – неожиданно трезвым голосом сказал дед. – За помин души моей грешной!

Афоня выпил. За помин, так за помин. Все старики одинаковы, особенно одинокие. Только и разговоров-то, о смерти, всё собираются-собираются, а глядишь, всех молодых переживают! Афоня решил подыграть деду.

– Грешен, грешен! Небось, в церкви-то ни разу не был?

– А ты был?

Афоня кивнул.

– И что? Веруешь?

– Это уж не твоё дело! Был ведь!

– Вот именно, не моё дело! От того и грешен я, что лезу не в свои дела!

– Так сходи, покайся! Делов-то! – фыркнул Афоня. Как дед не может знать такого пустяка?

– В пьяном виде?

– В пьяном, нельзя! – боднул головой Афоня. – Но не всегда же ты пьяный!

– Понимаешь, до завтра я уже не протрезвлюсь!

– Заладил: «До завтра, до завтра»!

– Как думаешь, мой труп в анатомию не сдадут?

– Могут.

– Это плохо, – опечалился дед.

– Да какая тебе разница будет? Службу науке окажешь!

– Печально.

– Не горюй! – Афоня похлопал деда по плечу. – Я пошутил! Похоронят тебя в кремлёвской стене, как положено!

– Да не ври! – отмахнулся дед. – Слыхал ли ты, фронтовиков Союз ветеранов хоронит ли?

– В обязательном порядке, – твёрдо и уверенно произнёс Афоня, как будто сам в этом союзе принимал решение.

– А ты сообщишь, куда следует? – заговорщицки подмигнул дед.

– Конечно! Ты для этого меня позвал?

– И для этого тоже. Видишь, я уже помылся? – дед развернул воротничок серой рубашки.

Только сейчас Афоня заметил, что дед одет в костюм, а не в облезшую олимпийку. Оба на! Да он всерьёз надумал умереть!

– Дед Гриш, ты это, не дури! Чего тебе умирать ни с того, ни с сего?

– А как же? Пора.

– Тебе что, сон дурной приснился?

– То ли сон, то ли не сон, – туманно ответил дед, наливая в стаканы самогон. Он помолчал. Затем, не дожидаясь гостя, залпом опрокинул дозу, занюхал огурцом и обтёр губы задрипанным полотенцем. – Я тебе вот что скажу, Афоня. Парень ты неплохой, а погиб ни за грош!

И такая уверенность просквозила в глазах деда, что Афоня поёжился и отставил в сторону стакан с самогоном.

– Почему это?

– А потому, – дед выложил на стол руки. – Над тобой колдунья живёт!

Вот так. Кровь прилила к лицу Афони. До него дошёл смысл сказанного дедом. Колдунья! Та самая старуха и есть, а никакая не галлюцинация!

Две новости. Одна хорошая: Афоня здоров – никаких галюников. Другая скверная – колдунья! В наше время техники какая-то колдунья? Чушь собачья! Но почему тогда в газетах пишут: «отворот-приворот»? Порча и разная белиберда. Афоня взял себя в руки, выпил. И сказал:

– Дед! Ты прошёл войну и веришь в сказки?

– Потому и верю! У нас на фронте был один такой заговорённый. Лез прямо под пули, и хоть бы хны! Вот ты можешь представить себе такое: Александр Матросов упал на амбразуру и остался жив?

– Чепуха какая-то! – Афоня мотнул головой.

– Чепуха! А вот пули-дуры почему-то не трогали его!

– Да мало ли что? Судьба такая! Или, может быть, немцы пьяные были и как-нибудь пальнули не туда из этой самой амбразуры?

– А как ты себе это представляешь?

– Ну, дулом вниз куда-нибудь направили.

– Ты сам понимаешь, какую муть городишь? Как так, «дулом вниз»? В пулемётном гнезде установлено это самое дуло! Из амбразуры можно только видеть – это, всего-навсего, смотровая щель!

– И что? – тряхнул головой Афоня. – Пули от него отскочили? Или как?

– А вот так! Нас пятеро следом ползло. Я ему орал: «Заткни бушлатом амбразуру!» Так нет, он кинулся грудью. Нам смотреть-то было некогда, высотку надо было брать, мы уж его мысленно похоронили. Глядь, а он опять впереди!

– Везунчик! Бывает, согласен. Никто и не стрелял по нему. Просто очередь рядом раздалась, вот вы и подумали, что из дота палят.

– Умно рассуждаешь! Да только вот немец пленный по-другому вопил. Он самолично расстрелял весь боезапас в грудь нашему «Матросову»! От отчаянья, конечно, куда-то надо было палить! А когда увидел его живым, тотчас обделался.

– М-да, мастер ты оказывается сказки сказывать!

– Вот так, – упрямо продолжал дед, – а мы его ну пытать: «Как мол, так? Ёты-мать! Почему тебя пуля не берёт?» А он молчит, улыбается!

Двадцать лет спустя раскололся. На встрече фронтовиков поддали хорошо, он и ляпнул: «Я ведь, други, заговорённый»! Вот оно как!