Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [83]
Между тем переговоры буксовали. Галиб-эфенди был сторонником договоренности и в беседе тет-а-тет с Кутузовым дал понять о желательных ее условиях: в Азии – старая граница, в Европе – черта по реке Прут, причем крепости Измаил и Килия остаются за Турцией.
Положение «ни мира, ни войны» невозможно было длить до бесконечности. Кутузов грозил разгромом везирской армии, взятой им на охранение. Французская дипломатия, ассистируемая австрийской, предпринимала отчаянные усилия, пытаясь воспрепятствовать достижению согласия. Но и в Стамбуле усвоили уроки 1806 года, когда, поверив французским обещаниям, ввязались в войну с Россией и были брошены на произвол судьбы, и повторять печальный опыт не собирались. Вена и Берлин отдавали себе отчет в том, что поражение России в единоборстве с Францией превратит их в клиентов Наполеона. Загнанные пинками в союз с ним, Австрия и Пруссия давали понять Петербургу, что воевать против него будут символически. Император Франц не проглотил предложенную зятем приманку – выставить в поход на Москву 50-тысячную армию и сражаться по-настоящему. Он дал согласие на формирование вспомогательного корпуса в 30 тысяч штыков и сабель, а Меттерних устно, но в самой обязывающей форме заверил царского посла, что будет сделано все, дабы избежать серьезных военных действий. Не трогайте нас, и мы вас не тронем – вот был смысл его заверений. Пруссия пошла было дальше, генерал Г. Шарнхорст в декабре 1811 года подписал в Петербурге союзную конвенцию, однако трусивший король Фридрих-Вильгельм II не ратифицировал ее, но дал обещание, сходное с австрийским[369]. Шведы дали понять по дипломатической линии, что стоят на стороне России.
Дания отказалась поддержать Наполеона. Международной изоляции отечества не получилось.
Казавшийся неразрешимым узел российско-турецких противоречий был разрублен царским рескриптом от 22 марта (3 апреля) 1812 года на имя Кутузова. Александр написал его сам, задумываясь над отдельными формулировками и перечеркивая карандашом уже написанное: «Великую услугу Вы окажете России поспешным заключением мира. Убедительно взываю Вас любовию к своему Отечеству обратить все внимание и все усилия Ваши к достижению сей цели. Слава Вам будет вечная. Для единственно Вашего сведения сообщаю Вам, что если было бы невозможно склонить турецких полномочных подписать трактат по нашим требованиям, то, убедясь наперед верным образом, что податливость с Вашей стороны доставит достижение мира, можете Вы сделать необходимую уступку о границе в Азии. В самой же крайности дозволяю Вам заключить мир, положа Прут, по впадении оного в Дунай, границею». Последнюю уступку император обусловил заключением союзного договора с Турцией.
О степени секретности царского решения можно судить по тому, что тем же числом, 22 марта помечены очередные инструкции Румянцева, в которых предписывалось держаться твердо и положить реку Серет границею.
Соответствующая статья подписанного в Бухаресте 16 (28) мая договора гласила: «Поставлено, что река Прут со входа ее в Молдавию до соединения ее с Дунаем и левый берег Дуная с сего соединения до устья Килийского и до моря будут составлять границу обеих империй, для коих устье сие будет общее». Мирным актом предусматривалось предоставление сербам самоуправления, но в форме, позволявшей Порте маневрировать и оттягивать решение вопроса. В Азии Россия отказывалась от завоеваний, но не от земель, вошедших в нее добровольно, то есть Грузии. Император Александр ратифицировал договор в Вильно накануне (буквально!) вторжения наполеоновских орд в Россию.
Поскольку рескрипт от 22 марта (3 апреля) был окружен непроницаемой тайной, и в нем фигурировало требование о заключении союза в Портой. Кутузов брал на себя колоссальную ответственность, заключая мир: «Что я ничего лучшего сделать не мог, – писал он в реляции Александру от 4 (16) мая, – то причиною положение дел в Европе. Что я никаких не упустил стараний и способов, тому свидетель Бог». Характерно заключение: «Но если со всем тем выгоднее разорвать все мною обещанное, в таком случае приму я без роптания все, что касательно меня последовать может. Несчастье частного человека с пользою общею ни в какой расчет не входит»[370]. Кутузов предоставлял царю возможность отказаться от договоренности, взвалив всю вину на него.
Отказа не последовало – мир в создавшихся условиях был благом для России, но и заслуженных лавров полководец не дождался. Еще 4 (16) апреля был заготовлен рескрипт о передаче им командования адмиралу П. В. Чичагову. Он существует в двух вариантах: один – совсем сухой, на случай, если к приезду адмирала мир не будет подписан; во втором, как бы спохватившись, царь обещал старому полководцу «награждение за все знаменитые заслуги, кои Вы оказали мне и отечеству»[371]. Что ж, Михаила Ларионович сделал свое дело. Так казалось. А через три месяца, и вновь по призыву царя, Кутузов выехал из своей деревни к отступавшей армии, занятой гигантской схваткой с полчищами Наполеона, – навстречу битвам, славе, смерти и бессмертию.
