Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [156]
В турецких водах бросила якоря сильная, в составе 10 броненосцев, британская эскадра, что было сочтено поддержкой жесткой позиции Высокой Порты. Однако при подавлении апрельского 1876 года восстания в Болгарии власти проявили такую «энергию», что британские сердца дрогнули. Башибузуки, славившиеся особой свирепостью турецкие вспомогательные войска, подавили восстание в духе своих традиций, вырезав население целых сел, сооружая пирамиды из отрубленных голов «бунтовщиков». Тысячами жертв заплатили болгары за попытку сбросить иноземное и иноверческое иго. Тем не менее Дизраэли долго и упорно отказывался верить поступавшим сведениям о жестокости расправ. Г. Эллиот настоял на посылке в Турцию броненосной эскадры. Берлинский меморандум вообще не был передан Высокой Порте – вручать его под жерлами пушек на судах ее величества не имело смысла. Газета «Тайме» писала 8 июня 1876 года: ни один житель Константинополя не взирает с ужасом на морских левиафанов, «они думают, что британский флот предвещает британский союз, который 20 лет тому назад привел к Крымской войне».
Однако помешать поступлению информации из Турции кабинет не мог. Первые сведения о том, что творилось, опубликовала либеральная газета «Дейли ньюс» 18 мая; в июне число сообщений увеличилось, в июле сведения о расправах заполонили страницы печати. В районы восстаний и бедствий выехали британские и американские журналисты и российский вице-консул в Филиппополе (Пловдиве) А. Н. Церетелев. Их отчет в виде брошюры появился в августе в Одессе. Мир ахнул. Британская общественность реагировала на эти ужасы быстрее законодателей. Р. Шэннон в своем исследовании насчитал 500 собраний, заседаний, митингов протеста. Каноник Лиддон выступил с гневной проповедью в лондонском соборе Святого Павла, солидарность с южными славянами выразили Ч. Дарвин, философ Г. Спенсер, поэты У. Моррис и Р. Браунинг[668]. В Форин-офис зачастили депутации – от Лиги помощи турецким христианам, дельцов Сити, объединения сельскохозяйственных рабочих и многие другие. Граф Дерби в сентябре-декабре получил 6 тысяч меморандумов, заявлений, деклараций, 44 тысячи женщин направили свой протест непосредственно королеве Виктории. Ирландцы связывали осуждение протурецкой политики правительства с собственным угнетенным положением, их ораторы говорили об английском гнете над Изумрудным островом[669].
10 и 17 июля в Палате общин прозвучали неприятные для кабинета запросы. По словам А. Манделлы, «факты так потрясающи, что английские газеты не в состоянии их описать». «У нас, – продолжал он, – великолепный флот в Безикской бухте, мы держим посла в Константинополе», и вынуждены питаться газетной информацией «о делах, позорящих человечество, являющихся одной из самых кровавых страниц в его истории»[670].
Воспользовавшись приступом подагры, постельным режимом и свободным временем, виднейший либерал, бывший премьер-министр Вильям Юарт Гладстон взялся за перо и написал бичующий памфлет «Ужасы в Болгарии и восточный вопрос», переведенный на много языков. Автор обличал в нем не только обветшавшее турецкое господство на юго-востоке Европы, но и его покровителей на берегах Темзы: парламент поздно приступил к обсуждению больного вопроса и уделил ему мало внимания, «приближалось время спортивного календаря, на который никто не смеет посягнуть», – иронизировал автор, намекая на пристрастие парламентариев к охоте на лис. В итоге «Великобритания оказалась морально ответственной за самые низкие и черные преступления, совершенные в нашем столетии». Появление в турецких водах эскадры ее величества в двадцать вымпелов (включая вспомогательные суда) мир расценил как покровительство султанскому режиму. Гладстон добавлял и кое-что другое: флот расположился наилучшим образом для того, чтобы в случае распада Османской империи захватить самые лакомые куски[671]. Он доказывал, что если в умах балканцев укрепится убеждение, что «Россия – их опора, а Англия – их враг», то Россия станет хозяином будущего Восточной Европы. «Правительство ведет в высшей степени неразумную игру». Общественность начинает опасаться, что отстаивание неприкосновенности султанской державы, чем занимается кабинет, означает для Турции возможность «безнаказанно творить безмерные дикости и удовлетворять разнузданные и бесовские страсти». Рогатки, расставленные кабинетом на пути российских предложений о реформах, играют на руку Петербургу и открывают для него путь к войне. Заканчивался памфлет на гневной ноте: пусть османские власти «со всеми своими пожитками» уберутся из провинции, которую они «опустошили и над которой надругались». Это единственное, что осталось сделать «во имя памяти толп убитых, поруганной чистоты матрон, девиц и детей, во имя цивилизации, которую попрали и опозорили, во имя законов Господа или, если хотите, Аллаха и общечеловеческой морали»
