Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [138]
Выводы были сделаны и в Петербурге. В отчете МИД за 1861 год говорилось: Россия «не питает ни иллюзий, ни доверия к практической ценности Антанты с императором французов»; «наше согласие с Францией должно основываться на полной взаимности, цепи мы принять не можем». И следовали жалобы на «авантюристические аллюры его (Наполеона. – Авт) политики», «на двойную игру» и «фантазии его окружения»[591].
Еще в 1857 году, после настойчивых просьб со стороны императора Франца Иосифа, смахивавших на домогательство, состоялась его встреча с Александром II. Кайзер выражал желание возобновить дружбу на испытанных охранительных началах, ведь Россию и Австрию разделяет лишь «несчастный» восточный вопрос. Ему ответили, что для Петербурга оный вопрос важнее всех прочих вместе взятых. На том «переговоры» и завершились.
В такой отнюдь не благоприятной обстановке Горчаков приступил к подкопу под постылые для России статьи Парижского трактата. Как это ни странно звучит, но он опирался на некоторые положения того же договора и на февральский 1856 года хатт-и-хумаюн. Быстро обнаружилась близорукость западных миротворцев, пытавшихся поставить на ноги Османскую империю скроенными на европейский лад реформами. На пути их осуществления стояли могучие препоны – традиции мусульманского превосходства над «неверными», заинтересованность в сохранении существовавшей рутины влиятельных сил – пашей, живших за счет управляемых, чиновников, обиравших население, солдатни разных рангов, включая генеральские, грабивших вечно «бунтовавшие» провинции, тучи духовенства, не желавшего отступать от буквы Корана. Мусульманская масса отвергала принцип равноправия с ней прежней райи.
На 1860-1870-е годы приходится виток турецкого реформизма, связанный с движением новых османов. В стране, полагали они, проживает только одна нация, османская, объединяющая людей разной крови, языка, религиозной принадлежности и менталитета[592]. С подобным идеологическим багажом нечего было и думать о контактах с набиравшим силы национальным движением христианских народов. Становиться османами они не желали, иноземному и иноверческому гнету никогда духовно не подчинялись, в их исторической памяти не угасали и звали к борьбе образы прошлого – королевства неманичей у сербов, двух Болгарских царств, Византийской империи у греков, княжения Штефана Великого и Михая Витязя у молдаван и валахов, подвигов Скандербега у албанцев. Османская империя была им не матерью-родиной, а злой мачехой. Века гнета, унижений и кровавых расправ встали непреодолимым барьером между ними и Высокой Портой. Прогресс в Турции мог осуществляться не по общеимперскому шаблону, а только разными путями в мусульманских и христианских областях. Каждый шаг в расширении своих прав православное население использовало для подрыва власти Высокой Порты.
A. M. Горчаков не верил в целебные свойства прописываемых Турции западными державами политических медикаментов. Он понимал, что российские партнеры, сооружая подпорки разваливающейся османской громаде, загоняют историю в тупик: «Восточный вопрос, несмотря на потоки крови, в которые он обошелся Европе, более чем когда-либо далек от решения». Россия никогда не смирится и не подчинится навязанным ей условиям, но пока что не может бросить вызова победителям; задача кабинета – «подготовиться к благоприятному шансу, когда проблема встанет перед Европой в решающей стадии»[593]. А пока надлежит ратовать за всемерное расширение прав христианских народов.
Горчаков был уверен в провале затеянных западными державами реформ: «Оттоманская империя сегодня более слаба и порабощена, чем когда-либо. Реформы, которые должны вывести ее на уровень европейской цивилизации, неохотно предоставленные и принятые с отвращением как турками, так и райей, могут добавить лишь новые элементы распада к тем, что уже изнуряют империю»[594]. Вскоре последовала констатация: торжественно провозглашенные реформы не оправдали возлагавшихся на них надежд, администрация, особенно в отдаленных провинциях, занимается вымогательствами, назревают кровопролитные конфликты
