Двойной Леон. Istoriя болезни - [4]
Однажды по соседству появился танцзал, уставленный букетами. Цветы охапками стояли прямо в ведрах на полу, и в трехлитровых банках на столе (на середине зала расположился громоздкий лабораторный стол с газовыми горелками, пробирками, дистилляторами), и в причудливых вазах, и в колбах, и даже в китайском термосе, расписанном журавлями. Пахло осенью, ржаными колосьями, землей. По залу разгуливала твоя бывшая учительница с учениками. Собственно говоря, там были отчего-то одни девочки. Ты со страхом ждал начала урока, озираясь по сторонам. Если б ты разбирался в растениях, то заметил бы хронологическую несовместимость астр, георгинов, гладиолусов и флоксов, которые преобладали, с гиацинтами и анемонами, собранными в отдельные букеты. Но ты не заподозрил неладное, даже когда обнаружил на полке несколько яиц в деревянной коробке с ватой. Надо было что-то с ними делать, пока окончательно не приблизились голоса. Но что именно, ты не знал. Вдруг почувствовал, что из-за волнения забыл что-то очень важное. Бросился перебирать цветы, словно хотел найти в них подсказку. Зажег горелку. Голубое пламя напоминало лепестки. Зачем-то обжег руку. Внезапно понял, что тебя тревожило все это время — незнакомый привкус во рту. Голоса раздавались все ближе. Где-то далеко на дворе распиливали бензопилой поваленные тополя (теперь за окном лишь пустое небо). Опрокинул пробирки. Разбил дистиллятор. Сжег классный журнал. Назад пути уже не было. Хотя его никогда не бывает. В конце концов, добрался до полки. Снял толстенные альбомы гербариев. Пододвинул к себе эту самую коробку. Думал, сумеешь ли определить птицу? Или сразу нескольких птиц. А вдруг это обычные куриные яйца? Преодолевая отвращение, взял одно в руки. И оно сразу же раскололось у тебя в ладонях, и отвратительная слизь, полная чудовищных зародышей, потекла по пальцам, и ты, выронив скорлупу, потрясенно смотрел, как тошнотворное месиво капает на пол, стекает и капает, и конца этому нет, словно ты сам превращаешься в слизь, а в комнату уже входят и входят, молча окружая тебя, пойманного на месте преступления.
За одиннадцать секунд до конца
Думаю о тебе каждый день.
Нет, не так: думаю о тебе дни напролет.
То есть все время думаю о тебе. Конечно, не только о тебе, но в мыслях о чем угодно всегда есть ты. То есть я совсем о тебе не думаю — как-то само получается. Сквозь тебя, тебе, тобой.
Не знаю, думаю ли по ночам. Наверное, нет. Потому что тогда вообще не думаю. Ты ни разу не приснилась мне такой, какая ты на самом деле. Не помню твое лицо. Могу представить его детский овал или очертания губ, или даже кончик носа, но все лицо целиком — никогда. Разве что ту фотокарточку, что видел вскользь. Но тогда я вспоминаю фотокарточку, а не твое лицо на ней. Зато я помню твою походку, когда мы шли по коридорам. Помню, как разлетались волосы.
Помню твой вкус. То есть даже не вкус — ты, похоже, лишена вкуса и запаха — а прикосновение губами. Все время чувствую тебя на губах. Это странно — помнить то, чего не было. Или, может, было? Помнить эту влагу. Запомнить ее навсегда.
Даже слезы твои не соленые.
Надо было слизать твою кровь, когда ты наколола палец. Но это случилось слишком поздно. Я тебя не стою. Ты слишком чистая. Моя печень не стоит тебя. Моя слизистая оболочка. Мои легкие. Слишком много грязи. Я не принадлежу себе. Часто с удивлением замечаю, что двигаюсь, дышу, ем. Я запутался в этом вранье. Стоит один раз предать себя и — все. Крошатся зубы, выпадают волосы, открываются язвы. Мне нельзя быть с тобой.
И как мне быть без тебя? На свете слишком мало воды, чтоб вымыть из меня свет.
Помню тебя губами. Это единственная еще доступная мне память. Твой голос. Твое прикосновение. Все распадается на фрагменты. Все распадается на цитаты. Откуда-то музыка, сон, тоска.
Ты научилась спать? Пой мне, пой.
Конверты, цикорий, зима, прожилки. Утренний кофе.
Думаю о тебе все время. Должны быть врозь. Пока все не кончится. А это еще не скоро. Целых три.
За три секунды до конца
Она возвращалась дольше, чем обычно. Пыталась вспомнить, чего же ей так сильно хотелось секунду назад. Хотелось курить. Но не могла сообразить, ни что это за желание, ни как оно называется. Все хотелось курить, но казалось, что за секунду до этого хотелось чего-то другого. Эта неясность мучила. Словно в тебе поселился кто-то другой. Невольно выбрала самый длинный путь. Ступеньки, схемы эвакуаций, пожарные краны. Настолько ко всему этому привыкла, что уже почти не замечала. Как и надписи, нацарапанные на стенах. Почувствовала внезапную боль. Остановилась, опершись на перила. Нитка, которой была пришита пуговица, слегка отличалась от остальных. Если бы не стояла, опустив голову, прочла бы корявое граффити ROCK IS DEAD. Но она его не заметила и пошла дальше. Боль отпустила. Собственно говоря, ее должны были сопровождать другие надписи. Дамаск, корица, полная уверенность, ночь, день, ночь, где угодно, поздно, вздох, выдох, выход, мотив воды, предосторожность, снег, сахар, река, пятно, крик, лежать, рука, смеяться, плакать, лестница.
Хотелось курить. Собственно говоря, ее должны были сопровождать другие желания. Корица, паунд, дамаск, цуккини, грейпфрут, сигареты, с(…)н, средний, нежный, сухой, химеры, странный пример, качалка, кресло, полоса света, много света, нет света, смеяться, плавать, между собакой и волком, госпитальные стекла, дворцы, пальцы, ночь.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Когда твой парень общается со своей бывшей, интеллектуальной красоткой, звездой Инстаграма и тонкой столичной штучкой, – как здесь не ревновать? Вот Юханна и ревнует. Не спит ночами, просматривает фотографии Норы, закатывает Эмилю громкие скандалы. И отравляет, отравляет себя и свои отношения. Да и все вокруг тоже. «Гори, Осло, гори» – автобиографический роман молодой шведской писательницы о любовном треугольнике между тремя людьми и тремя скандинавскими столицами: Юханной из Стокгольма, Эмилем из Копенгагена и Норой из Осло.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.
Французская романистка Карин Тюиль, выпустившая более десяти успешных книг, стала по-настоящему знаменитой с выходом в 2019 году романа «Дела человеческие», в центре которого громкий судебный процесс об изнасиловании и «серой зоне» согласия. На наших глазах расстается блестящая парижская пара – популярный телеведущий, любимец публики Жан Фарель и его жена Клер, известная журналистка, отстаивающая права женщин. Надлом происходит и в другой семье: лицейский преподаватель Адам Визман теряет голову от любви к Клер, отвечающей ему взаимностью.
Селеста Барбер – актриса и комик из Австралии. Несколько лет назад она начала публиковать в своем инстаграм-аккаунте пародии на инста-див и фешен-съемки, где девушки с идеальными телами сидят в претенциозных позах, артистично изгибаются или непринужденно пьют утренний смузи в одном белье. Нужно сказать, что Селеста родила двоих детей и размер ее одежды совсем не S. За восемнадцать месяцев количество ее подписчиков выросло до 3 миллионов. Она стала живым воплощением той женской части инстаграма, что наблюдает за глянцевыми картинками со смесью скепсиса, зависти и восхищения, – то есть большинства женщин, у которых слишком много забот, чтобы с непринужденным видом жевать лист органического салата или медитировать на морском побережье с укладкой и макияжем.
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.
Постсоветская Россия на обломках колхозно-совхозного способа производства нащупывает возможные формы реального существования села, пытаясь остановить его вымирание и найти компромисс между архаикой личного подсобного хозяйства и аграрными капиталистическими предприятиями… Как долго стране предстоит искать эти пути? Михаил РУМЕР-ЗАРАЕВ исследует проблему в очерке «Столыпинский проект».
«Учить Россию демократии — безнадежная затея. Эта страна слишком горда, чтобы смиренно сидеть за партой. Да и Запад не подходит в качестве образцового примера для подражания. Между тем Россия становится все более могущественной. После финансового кризиса она располагает гораздо большими денежными резервами, чем до него. Запад недооценивает Россию, утверждая, что она больше не важна. Как-то газета Die Welt вышла с шапкой: „Россия нам больше не нужна!“ Лейтмотивом же данной книги стало: „Почему мы нуждаемся в России!“»Мы предлагаем читателям главу из новой книги одного из ведущих западных политологов — эксперта Совета по внешней политики Германии Александра PAPA «Холодный друг.
Отчужденыш — отчужденный, покинутый всеми своими. Так у Даля. А собственно, «отчуждение» имеет несколько значений. И философский, почти «эпохальный» смысл, если верить герою романа-эпопеи Анатолия Андреева «Отчуждение»…
