Двойники. Правда о трупах в берлинском бункере. - [9]

Несмотря на такое лечение, разлитие желчи уменьшилось, но не уменьшились происки Бормана. Брандт сначала был уволен, а потом изгнан с позором: Борман заклеймил его как предателя, обвинив Брандта в том, что тот отправил свою семью в относительно безопасное место, опасаясь наступления советских войск. Потребовалось вмешательство Гиммлера, чтобы спасти Брандта от расправы, фон Хассельбах был также успешно отстранен в результате того, что в компании кого-то из гитлеровских адъютантов он, вероятно, неосторожно высказался по поводу компетентности Морелла.

Было немало предположений о той грязной роли, которую сыграл Гиммлер в этой медицинской интриге. Почти все такие предположения явились результатом слишком вольного истолкования некоторыми историками замечаний заместителя Гиммлера Вальтера Шелленбер-га, когда война шла к концу, а затем следователям союзных войск, которые допрашивали его. Шелленберг, похоже, был совершенно убежден, что Гитлер будет в нужный момент отравлен. Однако Гиммлер не имел никакого отношения к назначению Морелла, которого порекомендовал Гитлеру его фотограф Хейнрих Хоффман. Точно так же профессор Гебхардт, эсэсовский врач Гимлера, не имел никакого отношения к Мореллу или к лечению Гитлера.

Когда у Гиммлера спросили совета по поводу проблем, поднимаемых Брандтом и Гизингом, он обратился к Геб-хардту. Результатом стало назначение 31 октября 1944 года профессора Людвига Штумпфеггера, эсэсовского ортопеда ростом в 190 см, на место Брандта.

Нет никаких причин предполагать что-либо зловещее в назначении Штумпфеггера, если не учитывать, что он весьма быстро установил полный контакт с Мореллом, который получил возможность по-прежнему осуществлять свое влияние.

Когда в предвидении советского наступления Морелл попросил разрешения уехать из Берлина, ответственность за здоровье Гитлера легла на Штумпфеггера и Хаасе. На их попечении в бункере оказался преждевременно постаревший, слабеющий с каждым днем, сгорбленный, еле передвигающийся, частично парализованный, страдающий бессонницей человек. Человек-карикатура, испачканный объедками, описавшийся, неспособный подписаться, который не мог читать висевшую на стене карту даже с помощью увеличительного стекла, у которого все в глазах расплывалось, а свет причинял боль. Человек, который большей частью был погружен в меланхолию, с трудом мог промямлить свои желания и при всем при том парадоксально способный приходить в ярость, разражаться грязной руганью в адрес людей, которых не видел и боялся в молодости. Фюрер, чье физическое состояние ухудшилось до такой степени, что он мог по два дня лежать, словно в спячке, как нильский крокодил, будучи изолирован от внешних обстоятельств, ничего не понимая, которым цинично манипулировали, с готовностью расшифровывали его бормотание, чью подпись подделывали подхалимы, прибиравшие к своим рукам власть по мере того, как физическая слабость Гитлера сопровождалась теперь уже видимым ухудшением его умственного состояния.

Глава 2 УМСТВЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ГИТЛЕРА

«Когда нервы отказывают, не остается ничего другого, как признать, что не владеешь ситуацией, и застрелиться».

«Когда у человека нет семьи, которой он мог бы завещать дом, лучшее, что он может сделать, это сжечь его со всем содержимым — великолепный погребальный костер».

«Мы никогда не капитулируем, мы потащим за собой весь мир, весь мир будет пылать».

«Мы не оставим в живых никого, кто мог бы торжествовать победу над Германией».

Все эти высказывания Гитлера часто использовались в качестве свидетельств его намерения — даже потребности — покончить жизнь самоубийством. Взятые отдельно, они звучат вполне убедительно, если забыть о контексте, в котором они были произнесены, — тогда это ведет к совершенно неправильному их пониманию. В них звучит нигилизм нацистов: слава или смерть, никаких компромиссов или уступок. Их повторяют, чтобы добавить событиям в бункере блеск мифологической интенсивности. Но в действительности такой блеск абсолютно отсутствует.

Точно так же — одно восхваление за другим, один банальный монолог за другим — Геббельс продолжал до последнего своего горького часа приукрашать и распространять этот абсурд своего фюрера, готовя в то же время, как мы убедимся, пути к собственному спасению.

Внутри бункера все чувства выродились до слабоумной тоски по прошлому и скрытой истерии. Летчица-испытатель Ханна Рейч оставила печальные до слез свидетельства лояльности обитателей бункера; судя по ее воспоминаниям, она оставила их 29 апреля в полной уверенности, что они собираются устроить пышное массовое самоубийство. А вместо этого чувство самосохранения продиктовало совсем иное — массовое бегство, которое и произошло.

В последующие полстолетия облик нацизма и самого Гитлера был подвергнут тотальному пересмотру. Его признал военным гением даже британский военный стратег Бэзил Лиддел-Харт, его объявили социальным реформатором и непонятным мечтателем, вряд ли ответственным за несчастные, хотя и незначительные эксцессы его последователей, приведшие к «весьма преувеличенному» массовому уничтожению евреев. Другие историки, как, например, Ганс Дитрих Реттер предлагает «переоценить» личность Гитлера, полагая, что он был разрушен болезнью и внешним давлением.