Двойник - [61]

— Бороду я сбрил лет пять или шесть назад.

— Да? — удивился Герман. — А почему я заметил это только сейчас?

Тольц неодобрительно покачал головой и вышел из гостиной — спустился по лестнице, с каждым шагом становясь короче. И вот его уже как бы и не было. Лишь шляпа на диване свидетельствовала о его реальности.

Герман встал, с усилием преодолевая тяжесть, вжимающую его в кресло. Ярко горел камин, перед ним лежала стопка березовых полешек. Неподвижно висела белая портьера, как бы отяжелевшая, пропитавшаяся сыростью утреннего тумана. За окном, на площадке возле гаража, рядом с его «БМВ» стоял серый «додж» Тольца. Низко над озером стыло в тумане белесое солнце.

Начинался день.

И Герману вдруг остро, до сердечной тоски, захотелось оказаться на берегу Рыбинского моря, сидеть на бревнышке, слушать плеск воды и крик перелетных гусей. Чтобы булькала уха в котелке, балагурил Эдик Маркиш и горьковатый дым костра щекотал нос.

Такое же озеро было за окном, такая же хмурая вода, такие же темные сосны, все такое же. Такое, да не такое. Взгляду не хватало какого-то оттенка краски, как в дистиллированной воде не хватает какого-то витамина, как в чужой стране не хватает ощущения глубинной причастности к жизни. Все слышишь, все понимаешь, но уши будто заложены ватой. После переезда в Канаду Герман долго не мог отделаться от постоянного чувства глухоты. И как же приятно бывало, оказавшись в Москве, почувствовать себя своим среди своих, понимать при одном взгляде, без слов, что думает о тебе этот таксист, эта продавщица, этот мент, официант в ресторане, даже случайный прохожий. Будто включался звук.

Герман неожиданно подумал о том, о чем никогда раньше не думал. А как же Катя уже двенадцать лет живет с этим постоянным ощущением глухоты? Его часто раздражали ее подруги, по большей части разведенки — недобрые, завистливые, с постоянными разговорами о деньгах, о том, какие все мужики козлы и какие мы, бабы, дуры. Он не понимал, за каким чертом она устраивает для них «пати», приглашает на уик-энды на дачу. А сейчас вдруг дошло: а с кем ей общаться, чтобы хоть на время вернуться в полнозвучную жизнь, стать своей среди своих, кем он становился в Москве? Дома не насидишься, с матерью и отцом не о чем говорить, дети в своих делах. Он летал в Россию раз в месяц, она не бывала в Москве годами.

Как же ты жила, Катя, все эти двенадцать лет?

В гостиную вернулся Тольц, поставил на стол литровую бутылку финской водки и хрустальный стакан. Налил на три четверти, кивнул:

— Выпейте. Это то, что вам сейчас нужно.

Герман взял стакан, живо представляя, как водка омоет мозги и заставит забыть о том, о чем он напряженно думал всю ночь и о чем думать было мучительно трудно. Но, помедлив, поставил стакан на стол. Он не додумал какую-то мысль, очень важную, имеющую значение для всей его жизни, а водка лишь на время глушит проблемы, потом они возвращаются с многократно возросшей остротой. И тот путь, который уже прошел, придется пройти снова.

— Нет, Ян, — сказал Герман в ответ на непонимающий взгляд Тольца. — Пить можно, когда ты в порядке. Когда не в порядке, пить нельзя. Это всегда плохо кончается.

— Так и не скажете, что случилось?

Герман неопределенно кивнул в сторону листков на столе:

— Можете посмотреть.

— Что это?

— Заявление о разводе.

— Вы решили развестись? — поразился Тольц. — Вы с ума сошли! Почему?

— Не я, она, — отозвался Герман.

Тольц как бы недоверчиво подсел к столу, внимательно прочитал заявление и все страницы, заполненные ссылками на законодательные акты Канады — юридическое обоснование, составленное мисс Фридман, адвокатом истца. Затем вернулся к заявлению.

— Странно. Катя никогда не производила впечатления женщины, вынужденной экономить на всем. Вы действительно скрывали доходы?

— Да ничего я не скрывал, — отмахнулся Герман. — Она и понятия не имела, сколько мы тратим. Ее это не интересовало. Сколько хотела, столько и тратила.

— «На протяжении двадцати лет существования брака ответчик активно пресекал попытки истца, миссис Ермаковой, реализоваться в социальном и профессиональном плане, в результате чего оказались невостребованные знания, полученные ею во время обучения на юридическом факультете Московского государственного университета»,

— прочитал Тольц. — Серьезный аргумент.

— О чем вы говорите? А то не знаете, чего стоят эти знания! Они и в России никому не нужны, а здесь им вообще грош цена!

— Знаете, Герман, о чем я думаю? — помолчав, проговорил Тольц. — Что такое счастье в молодости? Мчаться в такси в обнимку с двумя девчонками, хлестать из горла коньяк и чтобы полный карман денег. И сам черт не брат. Что такое счастье в старости? Солнышко греет, чайки над водой, сердце не болит. И ничего больше не нужно. Я уже старик, Герман. И я не хотел бы снова стать молодым. Особенно глядя на вас. Нет, не хотел бы. Чем вызвано ее решение?

— Знать бы!

— Не знаете? — удивился Тольц.

— Нет. Последнее время было у меня чувство, будто что-то не так. Но такого не ждал.

— У нее кто-то есть? Извините, конечно, за этот вопрос…

— Почему вы об этом спросили?

— Да как вам сказать… Женщины сбегают от пьяниц, наркоманов, бездельников. От таких, как вы, женщины не уходят в никуда.