Двойник китайского императора - [26]

Приехали к Анвару Абидовичу затемно, когда прошла не только местная информационная программа "Ахборот", но и закончилось "Время" из Москвы. Халтаев объяснил, что шеф задержался на работе. Встречал сам хозяин, радушно, с улыбкой — вроде и не было у них позавчера долгого и изнуряющего обоих разговора. В таких особняках, отстроенных для партийной элиты области при Иноятове, Махмудов бывал часто и хорошо знал расположение комнат — в них и заблудиться нетрудно.

Комната, в которую провели их первоначально, отличалась скромностью, можно даже сказать — аскетичностью. Видимо, Тилляходжаев любил поражать гостей — слишком уж заготовленной показалась фраза "Коммунист должен жить скромно", хотя они с Халтаевым никак не выразили отношения к убранству комнаты. Напомнив для начала о скромности, Анвар Абидович извинился и сказал, что должен оставить их на время, помочь жене накрыть на стол.

Едва закрылась дверь, Халтаев заговорщицки улыбнулся: мол, знаем и твою скромность, и твой демократизм… "помочь жене на кухне"… Потом жестом и мимикой показал, что их беседу наедине могут записывать и даже наблюдать за ними каким-то образом, что, впрочем, не явилось для секретаря райкома неожиданностью, все оказывалось вполне в духе хозяина особняка: даже прежде чем пригласить за стол, непременно выдерживал в прихожей, мол, знай свое место, знай, к кому пришел…

Нет, они не сидели молча. Полковник, дав понять обстановку, вдруг оживленно начал рассказывать веселую байку, которую вроде прервал на пороге дома, причем делал это с таким блеском, артистизмом, юмором, что Пулат Муминович уже в который раз за день подивился разносторонним талантам своего мрачного соседа.

Не зря хвалился вчера Халтаев, что готов побиться о любой заклад, что секретарь обкома пойдет на попятную в его вопросе, — видимо, действительно крепко сидел тот у полковника на крючке.

Слушая Халтаева, Пулат Муминович вдруг загадочно улыбнулся, вспомнив расположение комнат, — эта никак не могла быть для приема настоящих гостей, должно быть, предназначалась для просителей, для визитов, подобных их визиту, для камуфляжа — коммунист должен жить скромно…

Полковник, вчера и сегодня днем ходивший в штатском, вырядился в парадный мундир, обвешанный всякими значками и двумя ромбиками о наличии высшего образования. В кругу близких людей, под настроение, он рассказывал, как все годы, пока учился на заочном, преподаватели бегали за его шофером, чтобы тот в срок привез зачетку шефа. Шустрый шофер догадался на третьем году поставить условие: хотите вовремя — и мне диплом. Дали.

В том же кругу он хвалился, что, как и один из руководителей страны, почти в пятидесятилетнем возрасте он тоже закончил заочно факультет пединститута.

Только здесь, в комнате, оглядывая ладно сшитый мундир полковника, Пулат Муминович обратил внимание, что в руках у него нет вчерашнего полиэтиленового пакета с деньгами, — то ли рассовал пачки сторублевок по многочисленным карманам, то ли передал днем, то ли вообще блефовал с деньгами, набивал себе цену — допускал Махмудов и такой вариант, но додумать об этом не успел: появился хозяин дома и широким жестом пригласил к столу.

Стол накрыли в зале, и по убранству он разительно отличался от комнаты, из которой они только что вышли, — здесь фраза о скромности показалась бы неуместной.

Большой, ручной работы обеденный стол из арабского гарнитура на двенадцать персон был богато сервирован — чувствовалась рука хорошо вышколенного официанта. Накрыли только на троих, во главе стола сел хозяин дома, а слева и справа от него гости; расположились просторно, как на важных официальных приемах. Пулат Муминович успел заметить, что ножки дубового стула хозяина заметно нарастили, и выходило, что он слегка возвышался над сотрапезниками. По тому, как щедро накрыли стол и не больше десяти минут томили их в ожидании, Махмудов понял, что Халтаев действительно что-то значил в судьбе первого, вряд ли иначе, при его амбициях, он так быстро бы расстарался.

Впрочем, своего отношения к полковнику он и не скрывал. Говорил он сегодня мягко, по-отечески, изменились даже обертоны речи — в нем умирал, оказывается, не только писатель, но и прекрасный актер.

— Я редко меняю свои решения, — говорил он, как бы раздумывая, грея в руке низкий пузатый бокал с коньяком на донышке, — и ваши дни как партийного работника, конечно, были сочтены. Но в дело вмешался случай, провидение — я имею в виду Эргаша-ака. Это судьба, ваша удача, я затрудняюсь, как бы точнее назвать. В принципиальных вопросах я тверд. Спроси меня накануне, есть ли человек, могущий повлиять на вопрос о Махмудове, я бы рассмеялся, сказал бы: такого человека нет, ибо я поступал по партийной совести. И вот оказалось: есть такой человек — полковник Халтаев. Вчера я говорил так не потому, что забыл своего соратника и друга, а потому, что не думал, что он будет ходатайствовать, ручаться за вас. А я его знаю как верного и испытанного ленинца и не могу отказать ему, и вы должны запомнить: не могу отказать ему, а не вам — в этом принципиальная причина моего неожиданного решения. Вам еще предстоит заслужить доверие, хотя отныне, пригласив в дом, считаю вас другом, ибо Эргаш-ака хочет, чтобы я протянул вам руку помощи.