Двойничество - [51]

Синтаксис рассуждений Германа здесь очень напоминает стиль повести о Фоме и Ереме. Два человека "благополучный" и "нищий" оказываются разными лишь в "приметах", которым субъект рассуждения стремится придать, однако, весьма важное значение. Герман старается нивелировать и одновременно выгодно использовать свое близнечное тождество с Феликсом, которое здесь, как и в повести XVII века, является знаком их общей судьбы изгнанников и маргиналов. Общая обреченность двойников, правда, выворачивается Германом наизнанку, превращается в общую удачу, а точнее, в общее заблуждение, иллюзию того, что двойники, разные лишь "приметами", могут выиграть у неумолимых обстоятельств. Все эти выкладки Герман делает, чтобы обмануть свою жертву, но не только для этого. Набоковский герой, прикинувшись другим, пытается уговорить свою "культурную подкорку", находящуюся в глубине его ментальности модель русских двойников. Он словно заклинает удачу, опасаясь, что двойниковое тождество может обернуться трагически и для него. Ошибка, недогляд Германа с палкой в этой системе не выглядит как досадная оплошность, разрушившая все планы. Эта деталь - вмешательство жестокой судьбы, неотъемлемой принадлежности русского архетипа. Этот архетип разрушил и демиургические амбиции Германа, вверг его в отчаяние, ибо русская модель двойничества исключает активную субъектность и творчество.

*

*

*

В заключении следует рассмотреть жанрообразующую роль мотива двойников в романе В.Набокова "Отчаяние". Это произведение наряду с "Даром", "Камерой обскура", "Подлинной жизнью Себастьяна Найта" относят к так называемым поэтологическим романам, романам о художнике и творческом процессе.

Впервые подобные тексты появляются у романтиков. Кстати, у них тема творчества и художника практически всегда осмысливается через двоемирие и двойничество, но у романтиков, как и у многих старших современников Набокова (А,Белого, И.Бунина, Р.Ролана, Т.Манна) сюжет романов о художнике развертывается главным образом как процесс становления личности творца в его взаимоотношениях с социумом и культурой прошлого и настоящего. У Набокова же художественной рефлексии подвергается сам процесс письма, рождения текста, реализации приема.

Существует бесчисленное множество работ об интертекстуальности Набокова, которые вскрывают следы предшественников в произведениях писателя. Такие исследования очень интересны и безусловно ценны, но сейчас хотелось бы поговорить об организующем коде набоковского диалога с другими текстами, о той модели, а может быть, даже механизме организации интертекстуальности.

Таким кодом нам кажется двойничество. Роман "Отчаяние" в этом плане занимает особое место в творчестве Набокова, поскольку двойниковая модель организует здесь как фабулу, так и всю систему сюжета. Говоря обыденным языком, двойничество проявляется и на уровне того, о чем рассказывается, и на уровне того, как рассказывается, и на уровне смысла рассказывания.

Важным элементом в художественной системе поэтологического романа Набокова является наличие персонажа, одержимого идеей творчества. Этого субъекта мы бы назвали персонаж-автор. При этом набоковского героя, обозначаемого этим словом, следует отличать от так называемого автораперсонажа - повествовательной инстанции, нередко встречающейся в литературе восьмидесятых годов ХХ века (Евг.Попов, Н.Климонтович, Эдуард Лимонов, и др.). Автор-персонаж - это роль, литературная маска современной биографической прозы. То, что субъект и объект повествования - поэт, писатель, литератор, является не его сутью, а социальным лицом, общественной ролью, профессией, очень сильно влияющей на его повседневное существование. С другой стороны, фигура автора-персонажа свидетельствует, условно говоря, о скромности современного художника, о его недоверии к традиционному авторскому всезнайству, к авторитарному письму. Автор-персонаж, думается, является следующим звеном за набоковским героем-автором.

Роман "Отчаяние" наглядно показывает, что демиург, автор - это не роль, а суть персонажа поэтологического романа. Герман не имеет профессионального отношения к литературе, но "убийство фабулы", игра с творческим приемом является языком его мироощущения. В лице Германа концепированный автор являет читателю своего двойника, живущего в другом мире, но физическое инобытие - это всего лишь "приметы", которыми "розны" Фома и Ерема, демиург и персонаж-автор, поскольку судьба у них оказывается единой.

Классический автор демиург воплощал себя в каждом элементе текста, ощущая себя Богом, центр которого везде, а поверхность нигде. Субъекты повествования и субъекты действия были его марионетками. При этом художественные конвенции осознавались как материал, с которым демиург свободно работает, руководствуясь лишь волей и поставленной задачей. Метасюжет романа "Отчаяние" представляет собой не что иное, как деконструкцию этой классической иллюзии.

Герман-автор определяет условия существования Германа-персонажа. Он перебирает разные виды письма, разные фабульные структуры, разные приемы. При этом Герман-автор тешит себя иллюзией творческой свободы. Но он упускает из виду то, что в нем самом латентно существует огромное количество неотрефлексированных культурных моделей и их вариаций. По мере развертывания сюжета романа активность этих скрытых структур лавинообразно растет, и вместе с этим суживается свобода Германа-творца. Что касается нарратора ( субъекта повествования), то его вариативность, богатая вначале, становится все более ограниченной, а к финалу сходит на нет. На что способен торговец шоколадом? Только на дневник! Он не ведущий, а ведомый кем-то неведомым. Этот "неведомый" концепированный автор. Но и он не самодостаточен, и он находится во власти бесчисленных культурных моделей. Отсюда - указанные нами коды ("дантов" код, пушкинский, романтический), которые организуют всю систему сюжета.