Двойная западня - [2]

Снег не баловал южные и юго-восточные территории. Хотя пацаном Кондрат еще застал и морозы, и заледенелые тротуары родного Новошахтерска, и снежные сражения за звание Царя Горы. Но теперь зима превратилась скорее во время года, этакое, как учили в школе, безликое имя существительное, и по погоде ничем не отличалась от слякотной серой осени, которую Кондрат, родившийся в октябре, никогда не любил. Единственное, что радовало, — ранняя, раньше даже, чем у других, весна, которой в середине апреля на широкую, необъятную, полную грудь дышала степь. Ветер трепал уже успевшие проклюнуться из земли молодые ростки и футболил из конца в конец старые, перезимовавшие, сухие ковыли, озорно и без цели гоняя их из стороны в сторону.

Подставив степному ветру свое скуластое лицо, Кондрат на несколько минут зажмурился, раскинул руки, словно бросая вызов — а ну-ка, повали! — сделал несколько глубоких вдохов, а потом, как стоял, повалился на землю лицом вниз, успев выставить перед собой руки. Ладони уперлись в мягкую шевелюру уверенно пробивающегося из-под апрельской земли перистого ковыля. Кондрат принял упор, расставив руки чуть шире плеч, и на одном дыхании, считая про себя и успевая на «раз-два» опустить и поднять тренированное крепкое тело, быстро сделал двадцать отжиманий, окончательно прогоняя усталость практически бессонной ночи. Выпрямившись, он попрыгал, пробежался вокруг машины и полез в салон за термосом с растворимым кофе, куда Гусля, как сурок, спавший на заднем сиденье, накануне вечером щедро плеснул коньяка.

Ну, допустим, не совсем коньяка, тут же мысленно поправил себя Кондрат, отвинчивая пластмассовую крышку. Болгарский «Слынчев бряг» — никакой не коньяк, а типичный бренди, эти напитки отличаются по вкусу даже в оригинальном исполнении. Однако на самом деле то, чем сдобрил растворимый кофе Гусля, — точно не коньяк и явно не бренди, а паленый суррогат, который Кондрат два дня назад нашел в киоске при базаре. Даже не сам надыбал: пацаны привели в качестве наглядной жалобы своего друга, скрюченного и чуть живого. Браток решил погулять с киевским размахом и купил не обычную водку, даже не продолговатую бутылку с этикеткой «Белый аист», а этот самый болгарский «Слынчев бряг» — импорт, который и стоит соответственно.

Самое удивительное, что никто из местных этим пойлом не отравился, хотя пили хлопцы из одной бутылки. И хорошо, что возле Валета на подхвате крутился один из пацанов. Этому гражданину старшего школьного возраста, который очень просился в «движение», даже на полном серьезе рвался доказать способности и грохнуть при свидетелях отчима-алкоголика, пока не поручали ничего серьезного. Потому он и горел желанием отличиться: сразу собрал своих собутыльников, повел к Валету, разбудив того среди ночи, и в двух словах объяснил, почему нарушил покой бригадира: нельзя на точках, которые контролирует группа Кондрата, торговать отравой.

Вообще-то, парень был не так уж и не прав. Торговля товаром сомнительного качества — прямой удар по интересам Кондрата и всех, кто под ним ходил. Ведь Новошахтерск — город маленький. Поделить сферы влияния ничего не стоило. После нескольких месяцев упорных и продолжительных боев люди собрались на нейтральной территории и четко договорились о зонах контроля. Кондрату достался кусок небольшой, но жирный: центр с прилегающим к нему базаром, который к тому времени разросся и представлял собой самое дикое и стихийное торговое место в мире. Так, во всяком случае, казалось жителям Новошахтерска: чуть ли не треть из них переквалифицировалась в мелких торговцев.

Тем временем население рабочего поселка на окраине превратилось в безработных, которых не уволили, а отправили в бессрочный отпуск за свой счет. Некоторым счастливчикам, правда, неохотно и мало платили за каторжный труд на полулегальных шахтах. Но это отнюдь не означало, что у обитателей окраины совсем не было денег. Вопрос стоял иначе: что именно здешний народ готов купить за те копейки, которые женщины зарабатывают, выстаивая на базаре, мужчины — выгорбачивают от хозяина, их сыновья — грабя прохожих, а их дочери — продавая себя. Ответ нашелся очень быстро: здесь будут платить за иллюзию красивой заграничной жизни, которую теперь все чаще показывали по телевизору, либо за возможность забыться. Потому рабочий поселок стал обрастать коммерческими киосками, на самодельных прилавках которых появились польские шоколадные конфеты, французское шампанское, сладкие тягучие ликеры непонятного, хотя и, несомненно, импортного происхождения. Ну и, конечно же, водка в больших литровых бутылках с этикетками, подписанными латинскими или, как здесь почему-то говорили, американскими буквами.

Разумеется, девяносто процентов такого товара было когда прикрытой, а когда — откровенной подделкой. Кроме разве что шпрот и свиной тушенки в узких жестяных банках, которую кто-то повадился культурно воровать из грузовиков с гуманитарной помощью, подделывали все. Но зато теперь за тем же самым продуктом не нужно было ездить на базар. И главное — пролетарские желудки успешно переваривали все это, а закаленные печенки не спешили разрушаться от токсинов. Кондрат усмотрел в киосках рабочего поселка конкуренцию: дань-то их владельцы платили не ему. Однако это была не его территория: в пределах города договоренности соблюдались свято, и Кондрат, посоветовавшись с верхушкой своей группы — Гуслей, Жирафом и Валетом, — решил требовать от бизнесменов, работавших под их надзором, повышения качества товаров.