Дворняги, друзья мои... - [3]

Как всё-таки легко люди поддаются низменным страстям! Те самые леовцы, которые всегда благодушно относились к собакам, вдруг превратились в азартных маньяков. Процедура, поимки собак вначале их возмущала, потом начала забавлять, а затем уже превратилась в необходимое зрелище, без которого день казался скучным. Я видел, как, затаив дыхание, Иосепе Кобза, арендовавший у бабушки магазин, наблюдал за собаколовом, который подкрадывался к собаке: успеет ли он накинуть петлю или нет? Выпрыгнет ли собака из петли или дёрнет головой, затягивая её? Помню нянечку, которая, держа за руку маленькую девочку, говорила, глотая от сладострастия слюну: «Смотри внимательно, деточка. Сейчас дяденька набросит проволоку на голову – и нет собачки!» Знакомая пожилая дама, интеллигентная, неоднократно бывавшая в гостях у тёти Енты и говорившая, что она очень любит запах скошенного сена, рассуждала примерно таким образом:

– Конечно, это варварство. Но в каждом из нас спрятан охотничий инстинкт. Я не оправдываю собаколовов, но понимаю их. Вы знаете, я как-то наблюдала за ними… И вдруг начинаю ощущать в себе что-то живодёрское. Мне не стыдно в этом сознаться, ведь я не виновата, это перешло ко мне от далёких предков…

Где мне, мальчишке, было понять, что интеллигентная тётенька начиталась сочинений эпатирующих декадентов?

Мы, мальчики и девочки, не умели философствовать, мы просто жалели несчастных животных… До сих пор не могу забыть, как собаколовы вынуждены были умерщвлять собаку до её сбрасывания в фургон, так как он находился где-то в другом месте, с другой «бригадой». Собаку подвешивали и начинали её колотить палками с двух сторон (примерно так, как выколачивают матрац). Иногда ее приканчивали прямо на земле. Два собаколова поочерёдно (как два кузнеца у наковальни) ритмично наносили палками удары по брюху и голове… Нет, я не умел философствовать. Просто слышал, что на свете есть фашисты (знал, что они убивают евреев в Германии и Польше) и не понимал, какая разница между ними и вот этими собаколовами… Как же могла советская власть поощрять такие изуверские выходки? При румынах мы такого никогда не видели…

А собаколовы старались во всю. Как же – ведь за перевыполнение плана полагалась премия. Вот почему я так боялся за своего Бомбонела, который не умел и не хотел сидеть дома. Собаколовы же принялись ловить всех псов подряд, не только бродячих. А бродячих уже остались считанные единицы. И тогда нелюди с проволочными петлями окончательно обнаглели: потихоньку пробирались в различные дворы и уводили не особенно злых собак, сидевших на цепи. Случалось, что наглецов ловили на месте преступления и давали порядочную взбучку. Но собаколовы вошли во вкус, они умудрялись проникать в чужие дворы не только ночью, но и днём. Во время одного из таких нашествий был пойман Бомбонел. К счастью, его не умертвили, а бросили живого в фургон. Душа моя стонала от боли. Я бегал по улицам и захлёбывался от рыданий. Меня запомнил весь город. Папа на этот раз оказался молодцом. Он нашёл собаколова, поймавшего Бомбонела, и всучил ему пять рублей. Через некоторое время Бомбонел заявился домой – ободранный, голодный и ласково-весёлый. Впервые его кормёжкой занялась бабушка.

Теперь я день и ночь дрожал за своего пса. Боялся выпускать его на улицу. Боялся держать во дворе. Но весь день держать собаку в доме было невозможно. В школе на уроках я плохо слушал учителей, всё время думал о Бомбонеле. Один раз на большой перемене не выдержал: побежал домой, чтобы удостовериться, что он жив и не пойман. Дорога туда и назад – три километра. За двадцать минут я успел проделать этот путь и когда вернулся в школу, то имел, вероятно, весьма жалкий вид, потому что ученики осадили меня криком: «Что случилось?»

На службе у горсовета находились социально опасные элементы, отбросы человеческого общества. Жаловаться было некому. И Бомбонела я не уберёг. Невольным виновником оказался старый пёс-циркач. Однажды один из собаколовов забрёл к нам во двор. Около деревянного туалета на солнышке грелся «циркач». Когда собаколов стал подкрадываться к псу, я бросил в него (пса) маленький камешек. Умная собака поняла, что ей грозит опасность, и мелкой рысцой побежала к амбару. Собаколов остановился и долгим взглядом посмотрел на меня. Затем бросился догонять пса, который далеко убежать не мог, и через минуту-две уже волочил его, захлёстнутого петлёй, по земле. Видеть унижение умной старой собаки было невыносимо. Я побежал в дом.

Мне потребовалось самоочищенье, хотя проанализировать свои чувства был не в состоянии. И я дал себе клятву мстить собаколовам. Придя домой из школы и наспех сделав уроки, я потом кружил по всем улицам и окраинам, ища собачий фургон. Его теперь обслуживали четыре человека: возница, который управлял парой лошадей, два собаколова с длинными палками и мрачный усатый тип в надвинутой на глаза помятой шляпе (вероятно, «бригадир») – он всегда шёл позади фургона или сбоку, никогда не вынимая рук из карманов брюк, и именно его фигура придавала зловещий характер всему, что творилось… Найдя фургон, я неотступно следовал за ним, и как только показывалась какая-нибудь уцелевшая собака, тут же швырял в неё камнем. Сколько раз собаколовы гнались за мной, чтобы поколотить. Но бегал я хорошо, и ни разу никто меня не догнал.