Дворец Посейдона - [7]

Миха почему-то закрыл лицо руками и побежал. Толстяк гнался за ним и до самой калитки хлестал его крапивой по голым икрам.

Лысина толстяка была обтянута чепцом из дамского капронового чулка, сально поблескивающего на солнце.

Миха бежал домой и громко плакал. Какой уж тут стыд, когда сердце разрывается на части! Он то и дело останавливался, потирая обожженные крапивой икры. Он хотел, чтобы все увидели его, так незаслуженно обиженного и измученного. Но никто не обращал на него внимания, никто не остановился и не взглянул на него хотя бы одним глазом. Ему хотелось скорее прибежать к матери и поплакать, зарывшись в подол ее платья, и сбросить с сердца ту тяжесть, которая вдруг каких-нибудь несколько минут тому назад успела осесть и загустеть там на самом донышке.

Сначала его решили везти в Тбилиси, но врач не нашел в этом необходимости. Миха опять лежал на веранде, снова смотрел на задумчивые кипарисы, но больше не читал и даже видеть не мог книгу. Целыми днями он слушал, как звенел колокольчик Эллы. Ночью, когда в небе загорались звезды, ему казалось, что этому звону вместе с ним внимает кто-то невидимый и большой, больше моря, больше земли. Иногда во сне он слышал его шаги, тотчас открывал глаза и, опираясь на локти, чутко прислушивался, как шагает со звезды на звезду, с облака на облако кто-то невидимый и огромный.

Ему хотелось все время повторять вслух имя Мзии, и, не решаясь делать этого, он звал:

— Элла!

И Элла приходила и смотрела на него большими неподвижными глазами. Ей ставили стульчик возле кровати, она садилась на самый краешек, подносила к уху серебряный колокольчик и звонила.

— Ты что, говорить не умеешь? — спрашивал он Эллу.

Она молча кивала — умею.

— Тогда почему не разговариваешь?

— Слышишь? — вместо ответа говорила Элла и показывала на колокольчик.

— И подруг у тебя нету?..

— Нету…

— У меня тоже… — И снова у него перед глазами возникала Мзия.

Как-то вечером приехал отец. Хотя расстались они совсем недавно, отец показался ему каким-то необычным, изменившимся. Он еще больше располнел. Голый по пояс, он смотрел на город и мурлыкал себе под нос какой-то мотив. Потом он взял большое мохнатое полотенце и отправился на море. Когда он спускался по лестнице, Миха крикнул ему:

— Папа, а ты умеешь плавать?

— А как же! — ответил отец и, продолжая мурлыкать, сбежал по лестнице.

Когда отец ушел, Миха спросил у мамы:

— А папа умеет плавать?

— Он же тебе сказал, что умеет.

— Скажи правду, — упрямился Миха.

— Что с тобой творится, — рассердилась мама, — как ты себя ведешь?

В ту ночь ему приснилось, что мама шагала по звездам, в руке она держала серебряный колокольчик и звонила. «Мама! Мама!» — звал он ее, но она не слышала.

После возвращения с моря все шло по-прежнему. Однажды, когда он готовил уроки, в дверь кто-то постучал. Он встал и открыл дверь. На пороге стояла незнакомая женщина с папиросой в руке.

— Чем ты занимаешься? — спросила она у Михи.

Миха растерялся — от постороннего человека такого вопроса он не ожидал.

— Уроки делаю, — ответил он.

— Молодец! — сказала женщина и наклонилась. — Подойди, я поцелую тебя.

Миха покраснел, но послушно поднялся на цыпочки, и женщина прикоснулась к его лбу сухими холодными губами. Больше она ничего не сказала, повернулась и ушла. Удивленный Миха долго стоял в дверях, а потом решил рассказать о случившемся матери и направился в столовую, где она всегда любила сидеть у окна с вышиванием. В столовой вместо матери он застал ту же высокую женщину, внимательно рассматривающую фотографии отца, развешанные по стенам.

Когда Миха приоткрыл дверь в комнату, она, не оборачиваясь, спросила его:

— Это «Кармен», да?

Миха подошел ближе, взглянул на фотографию и ответил:

— Да, «Кармен»!

— Ну, а как же ты думаешь, — повернулась вдруг к нему женщина, — как же ты думаешь?

— Что?

Казалось, она разговаривала сама с собой, она так была увлечена рассматриванием фотографий, что даже не замечала его присутствия. Шаг за шагом она следовала вдоль развешанных на стене карточек, и Миха следовал за ней.

Вдруг она обернулась и прямо взглянула ему в глаза.

— Что же еще ей нужно было, что?

В тот день отец поздно вернулся домой, и обедали они поздно.

— Где мама? — спросил Миха.

Никто ему не ответил. Вместо матери подавала обед та высокая женщина. Сама она, строго поджав губы, к еде не прикасалась и подряд одну за другой курила папиросы. Она глубоко, по-мужски затягивалась и так сердито разгоняла рукой табачный дым, словно он сам должен был догадаться и предупредительно рассеяться над столом.

— Миха, это твоя тетя, — сказал отец, когда они кончили обедать.

Миха поднял голову и взглянул на женщину. Она тоже смотрела на него.

— Тетя Софико, — сказал отец. — Она приехала к нам в гости из Кутаиси. Ты будешь слушаться тетю Софико беспрекословно, договорились?

Тетя Софико сложила тарелки стопкой и сказала:

— Миха — хороший мальчик!

— Где мама? — снова спросил Миха.

— Сейчас я немного вздремну, — сказал отец, — обязательно разбудите меня в семь часов, у меня сегодня спектакль.

— Ты будешь петь? — с удивлением спросила его тетя.

— Буду…

— Да, но… — тетя развела руками, потом, словно о чем-то вспомнила, встала и вышла из комнаты.