Дворец иллюзий - [105]

Когда я заметила, что более строгое воспитание — такое, каким было их собственное — лучше подготовило бы Парикшита к царствованию, они снисходительно улыбнулись. Юдхиштхира сказал:

— Дай ему побыть ребенком, Панчаали. Я не помню ни одного дня, чтобы наша мать не напомнила нам о том, что наш покойный отец должен нами гордиться.

Остальные кивнули. Сахадева сказал:

— Каждую минуту жизни мы помнили о своей цели.

Накула сказал:

— Все, чему мы учились, все, о чем мы говорили — все было только для одного: помочь Юдхиштхиру вернуть отцовское царство.

Бхима добавил:

— Я не мог начать есть, не подумав о том, что еда должна дать мне силы для того, чтобы отбить царство у Дурьодханы, когда придет время.

Арджуна сказал:

— Я ни одной ночи не спал спокойно. Я поднимался в темноте, пока все спали, и упражнялся в стрельбе из лука — иначе мы не смогли бы победить.

— Ты хочешь, чтобы детство Парикшиты было таким же? — спросил Юдхиштхира.

Связанная запретом Вьясы, что я могла возразить?

* * *

Столь безграничная любовь и вседозволенность испортили бы другого ребенка. Но Парикшита был углубленным в себя, тихим мальчиком с мечтательными глазами. Хотя его дяди стремились наполнить его жизнь развлечениями, он предпочитал простоту и покой. К моему удивлению, он очень любил меня и часто искал моего общества. Но, возможно, так думать с моей стороны было бы тщеславием. У него была способность — как и у его двоюродного деда Кришны — быть бесконечно внимательным и галантным к каждому, кто находился с ним рядом, отчего казалось, что он любит тебя больше других. В любом случае я наслаждалась беседами с Парикшитой, в которых он проявлял мудрость, удивительную для его лет. Между нами установилась глубокая симпатия. Не считая Дхри во времена моего детства, я никогда не встречала кого-либо, кто так тонко понимал, что я чувствую — и принимал это. Иногда во мне возникало непреодолимое желание признаться этому мальчику в том, чего я никому не могла сказать — да, даже в моих чувствах к Карне. Но я заставляла себя прикусить язык. Я не имела права обременять ребенка своими мрачными признаниями, его и так ожидало тяжелое будущее.

У Парикшиты была интересная привычка — когда он встречал нового человека, он подходил к нему и внимательно смотрел в глаза. Однажды я спросила, зачем он это делает.

— Я хочу найти кое-кого, — застенчиво сказал он. — Я не знаю, кто это. Это самый прекрасный человек из всех, кого я видел — если это только был человек. Он был крошечным, величиной с твой большой палец. Его кожа была чудесного ярко-голубого цвета. Он встал между мной и огромной огненной вспышкой, улыбнулся — и огонь погас. Может быть, это был просто сон.

Я с изумлением посмотрела на него: этого ребенка коснулась неуловимая Тайна, которую я пыталась постичь всю жизнь. Крошечное создание, которое он описал, было очень похожим на Космическое существо, упомянутое в писаниях. Мог ли это быть Кришна, явившийся ему в этом образе, миниатюрное подобие того видения, которое посетило Арджуну в Курукшетре?

Субхадра говорила нам вновь и вновь, что Кришна спас жизнь Парикшиты, когда астра Ашватхамы появилась, чтобы его уничтожить. Субхадра была убеждена, что это случилось потому, что Кришна был богом. Я верила в первое, но не могла принять второе. Обладание особой силой не обязательно делает тебя богом. И все же какая-то часть меня хотела в это верить, потому что это могло бы принести покой моему беспокойному сердцу.

Я с нетерпением ожидала встречи Парикшиты и Кришны. Я верила в его ум и детскую ясность восприятия. Если он узнает в Кришне своего спасителя, мои сомнения развеятся окончательно. Но когда Парикшита увидел Кришну, он вел себя с ним так же, как со своими другими двоюродными дедами, даже более сдержанно, потому что не видел его очень долго. Он поклонился, произнес формальное приветствие, но вскоре преодолел свою застенчивость и сел к нему ближе, с удовольствием рассматривая подарки, привезенные ему из Дварки, и подробно расписывая выходки своей ручной обезьянки.

* * *

Но Парикшита радовал сердца не всем.

С течением времени слепой царь сделался затворником. Он редко покидал свои комнаты, где он беспокойно ходил, перебирая молитвенные четки, хотя лучше ему от этого не становилось. В другие дни он сидел возле окон, выходивших на Курукшетру, оставаясь там долгое время после того, как садилось солнце, и горничные приносили лампы, которых он не мог увидеть. Каждый раз, когда мы приходили к нему, он, казалось, все сильнее усыхал. Он часто вздыхал и произносил долгие обвинительные речи. Хотя он был вежлив с моими мужьями, он не мог простить им, что они живы, в то время как их сыновья превратились в пепел. Я чувствовала его возмущение, исходившее, словно черный маслянистый дым, из всех пор его тела. Должно быть, его возмущал и Парикшита, потому что через него продолжал процветать род Панду, а его собственный род уже угас. Панду, которому он всегда завидовал за то, что он получал все, что по праву должно бы было принадлежать ему: царство, красивейшие жены, слава и восхваления. Даже его смерть была волнующей и блистательной, не такой, как та жуткая пустота, которая каждый день все ближе подходила к Дхритараштре. Парикшита, вероятно, чувствовал это, потому что, хотя он любил Гандхари, он отказывался сопровождать нас в комнаты Дхритараштры. Если его заставляли, он все время стоял позади нас, упрямо молчал и сбегал при первой же возможности.