Дворец грез - [40]

— Вряд ли когда-нибудь мне повезет и я стану главным писцом. — сказал Каха беспечно, когда мы шли по коридору к задней двери, откуда лился поток солнечного света. — Я чересчур много говорю. Плохо уживаюсь с людьми. У меня слишком часто есть собственное мнение, и я выражаю его громко.

Мы повернули налево и зажмурились, на мгновение ослепнув от яркого полуденного солнца. Каха щелкнул пальцами, и тут же раб, сидевший в тени у двери, подскочил к нам, с зонтиком наготове. Каха даже не взглянул на него. Человек шел позади нас, держа над нашими головами желтый купол, украшенный кроваво-красными кистями, которые подпрыгивали прямо у нас перед глазами. Мы завернули за угол дома и пересекли главный двор. Мне стало интересно, видел ли нас Харшира из окна, но я удержалась от того, чтобы оглянуться и посмотреть.

— Можно расположиться у пруда, — сказал Каха, когда мы остановились, пока раб открывал ворота — Там будет прохладно и нам никто не помешает.

Я едва слышала его. Это было замечательно — наконец оказаться вне дома, поднять лицо к синему небу, что проглядываю сквозь подрагивавшие пальмы, ощутить горячий ветер на коже. Как только мы вышли из двора с его обжигающими плитами, я хотела сразу же сбросить сандалии, но Каха быстро шагал вперед по той самой извилистой дорожке, которой я проходила, казалось, хентис[43] тому назад, потом он свернул и нырнул в отверстие в колючей изгороди. Пруд стоял темный и неподвижный, его ровную гладь смущали только легкие мошки, — что, едва касаясь, скользили по ней. Листья лилий и лотосов плавали на поверхности воды, зеленые и изящно изогнутые. Цветов, конечно, не было. Не сезон. Каха опустился на траву.

— Принеси метелки, воду и циновки, — бросил он слуге. — Еще пойди в мою комнату и возьми папирусы и мою дощечку, ту, что похуже. — Он удостоил меня одной из своих широких улыбок, — Пиво было бы лучше, — признался он, когда человек торопливо ушел, — но мы же не хотим, чтобы наш разум затуманился, правда? Итак, ты — маленькая крестьянка, привезенная Гуи из Асвата. — Его глаза скользнули по мне, но почему-то этот внимательный осмотр не показался мне оскорбительным. — Мне говорили, что ты своенравна и остра на язык. — Я набрала воздуха, чтобы возразить, но он продолжал: — Мне также говорили, что у Мастера был сон о тебе, или видение, или что-то еще. Повезло тебе! — Он быстро перебрал свитки и протянул мне один. — Но все это меня не касается, — добавил он решительно. — Мне дали нескучное задание заниматься твоим обучением. Оно будет нескучным, конечно, если ты действительно обнаружишь некоторые способности. Вот. Читай это.

Я взяла свиток и развернула его.

— Каха, — сказала я, медленно взвешивая слова, — мне изрядно надоело, что меня называют «маленькая крестьянка из Асвата». Крестьяне — это главная опора Египта. Без них страна за неделю потеряла бы все. Рабочий пот моего отца орошает и этот дом, не забывай об этом. Кроме того, — нерешительно закончила я, — мой отец из либу, и он был солдатом задолго до того, как начал пахать землю. Я не крестьянского происхождения.

Он рассмеялся.

— Итак, ты возражаешь против того, чтобы к тебе относились с презрением, как к крестьянке, не из-за того, что ты гордишься этим званием, а потому, что ты убеждена, что твоя кровь чуть голубее, чем кровь твоих асватских соседей! — воскликнул он с неожиданной сообразительностью. — Остра на язык и к тому же заносчива. Почитай мне, царевна либу. Если ты докажешь, что любишь и уважаешь написанное слово так же, как и я, то прощу тебе все твои недостатки.

Я уже ненавидела его проницательность, но мне очень нравилась его открытая манера общения. «Когда закончатся эти проверки?» — подумала я и, глубоко вздохнув, стала внимательно изучать свиток.

Это был отчет о военной кампании, которая проводилась хентис тому назад, во времена царствования фараона по имени Тутмос Первый. Рассказчик был одним из его военачальников, Ахмос Нехеб. Язык был трудный, цветистый и слегка архаичный, и вскоре я стала запинаться, силясь расшифровать черные иероглифы. Уроки Паари были не такими трудными, простые слова составляли простые максимы касательно нравственности и повеления. Этот свиток был полон названий мест и племен, о которых я никогда не слышала, длинных приказов по войскам, длинных пассажей описаний и объяснений. Когда я спотыкалась, Каха ждал. Когда я, расстроенная, останавливалась, он подсказывал мне.

— Разбей слово на его святые составляющие, — говорил он мне. — Молись. Пытайся отгадать. Войди в святилище этой работы. — Он больше не шутил. Он был очень внимательным, даже скучным. Когда я ощупью добралась до конца, он взял у меня свиток. — Теперь перескажи мне, что ты прочла, — приказал он.

Я повиновалась, устремив взгляд на гладь пруда, над которой порхали стрекозы, сверкая крыльями под перстами Ра. Вернулся слуга, бесшумно расстелил циновки, поставил в траве кувшины с водой и вручил нам метелки. Потом отошел на расстояние, откуда уже не мог нас слышать, и устроился под деревом.

— Неплохо, — сказал Каха, когда я замолчала, — но ты даже не попыталась запомнить количество захваченных пленных.