Дворец грез - [29]

Это была такая чудовищная ложь, что я не нашлась сразу что ответить. Я сохраняла молчание, и тут у меня снова возникло чувство, что он испытывает меня. Я обиделась. — Но Кенна — человек страстных предубеждений, если дело касается меня, — продолжал он вкрадчиво. — Ты ему совсем не нравишься.

— Да он мне тоже! — крикнула я в ответ. — Не стоило судить обо мне на основании всего лишь одной встречи!

Он пошел ко мне, раздвигая воду.

— Это не важно, — заметил он. — Кенна всего лишь слуга. Его мнение меня не интересует. Разве не так, Кенна?

Я круто развернулась. Кенна стоял позади меня, одежда Мастера была у него в руках. Когда он встретил мой взгляд, его лицо было непроницаемой маской.

— Это так, — согласился он без выражения.

— Хорошо.

Гуи вышел из воды и стал приближаться к нам, голый, и я подумала с содроганием: а почему нет? Ибо и я, и Кенна — ничто, немногом лучше, чем рабы, безликие и незначительные. Мне следовало опустить взгляд, но я не смогла. Я была загипнотизирована мертвенно-бледной, какой-то порочной красотой его мускулистого белого живота, идеально круглых ягодиц и той штуки, что висела у него между толстых бедер. Смущенная, заинтригованная, разгоряченная, сердитая, я не могла в свои тринадцать лет распознать зарождение своей чувственности, и только теперь, с грустью оглядываясь назад, я понимаю, что тогда родилась моя запутанная страсть, которой предстояло окрасить всю мою дальнейшую жизнь. Я ощутила, как напрягся вдруг Кенна, прежде чем, обойдя меня, начал вытирать полотенцем влагу, стекавшую, как молоко, по телу Гуи. Его движения были умелыми, легкими и бесстрастными; и все же, глядя на него, я стиснула зубы. Гуи наблюдал за мной. Он не отрывал от меня взгляда все время, пока слуга облачал его в полотняные одежды, оставляя открытой только голову. Когда Кенна закончил, Гуи сразу же отпустил его. Тот поклонился и быстро растворился в темноте.

— Ты довольна. Ту? — спросил Мастер. — Не сожалеешь ли о своем решении связать свою судьбу со мной? — Теперь он смотрел на меня с беспокойством. Я покачала головой. — Хорошо, — сказал он задумчиво, — теперь, моя упрямая маленькая зверушка, мы сядем с тобой здесь на сухой траве, под сухими деревьями, и я расскажу тебе сказку на ночь. — К моему изумлению, он устроился на земле, подтянул колени под объемистый плащ и сделал мне знак приблизиться к нему. Я повиновалась. — Я расскажу тебе историю о сотворении мира, — начал он. — И потом ты уснешь, правда? Ну вот. При-склони ко мне голову. Сначала, Ту, или еще даже раньше, чем все началось, был только Нун. Были Хаос и безмолвие. И с Нуном были Хух — бесконечность, и Кук[37] — тьма, и Амон, воздух… — В его голосе была гипнотическая сила, успокаивающая и усыпляющая, но интерес к его истории не давал мне заснуть, по крайней мере какое-то время.

Он говорил о том, как Атум, сын Хаоса, которым был Нун, сотворил сам себя усилием воли и как он возгорелся, чтобы рассеять Кук, тьму. Поэтому иногда Атум был Ра-Атум, вечно возрождающийся феникс. Он рассказал мне, как Атум, будучи единственным в мире, спарился со своей тенью, и так появились боги. Все больше и больше его голос вплетался в ткань сна, навеянного его рассказом. Я смутно сознавала, что сползаю на него, и его рука обвилась вокруг меня. Потом голос превратился в монотонное пение. Я почувствовала, что меня подняли, понесли, положили на тюфяк, натянули до подбородка одеяло, и потом наступило блаженное забвение.

ГЛАВА 5

Когда я вспоминаю те дни на реке, у меня до сих пор ком стоит в горле, потому что я еще не рассталась с детством, и была полна надежд, и верила еще и в богов, и в людей. Сразу за Оном Нил разделился на три крупных притока и несколько мелких, что впадали в Великую Зелень.[38] Наши ладьи пошли по северо-восточному рукаву реки, по водам Ра, и, сидя со скрещенными ногами на палубе, я наблюдала, как на моих глазах происходило чудо. Постепенно засушливость и бесплодие лета уступали место весенней свежести. Воздух наполнялся ароматами молодой листвы. Заросли папируса[39] теснились по зеленеющим берегам, их темно-зеленые стебли и нежные листья раскачивались и шептались на прохладном ветерке. Повсюду буйствовала природа. Птицы собирались стаями и кружили, свистели и порхали. Белые цапли и ибисы стояли неподвижно на мелководье, видимо, как и я, удивленные буйной пышностью жизни. И повсюду была вода; она поблескивала сквозь густые кроны деревьев, стояла, синяя и спокойная, в полноводных каналах, шумно плескалась на маленьких загорелых телах, что резвились в прудах. Неудивительно, думала я, вдыхая пронзительный и сладкий аромат того, что, как я потом узнала, называлось фруктовыми садами, еще голыми в это время года, неудивительно, что иноземные племена так рвались попасть в этот рай. Коровы поднимали головы и без всякого любопытства смотрели, как мы плавно скользили мимо; они были сонные и тучные. Воды Ра сменились водами Авариса.[40] В красном сиянии удивительного вечера мы миновали храм богини-кошки Баст[41] и разожгли костры среди тихого, но непрерывного шелеста насекомых.

После полудня следующего дня показались окрестности самого прекрасного города на земле. Могущественный Осирис Первый, Рамзес Второй построили Пи-Рамзес к востоку от древнего Авариса, где ветхие лачуги бедноты пьяно кренились друг к другу, вокруг храма Сета, тотема Рамзеса, и приветствовали путешественников из Она клубами пыли, шумом и грязью. Я никогда еще не видела такой нищеты. Я хотела отвернуться, но, прежде чем я смогла оторвать взгляд, в поле моего зрения попала груда каменных развалин. Позже я узнала, что это были остатки древнего города, название которого затерялось в веках. Караван торговых барж заслонил мне вид, их команды обменялись с нашими несколькими грубыми выпадами, и те были вынуждены лавировать к берегу, чтобы уступить нам дорогу. В самом деле, реку заполонили суда всех видов, каждое стремилось занять поскорее любой участок открытого водного пространства, и воздух наполняла брань. Когда движение стало слабее, развалины уже остались позади, а их место занял широкий канал, который построил Рамзес, окружив им свой город-дворец. Чтобы войти в канал, нам пришлось ждать, потому что место входа перегородило судно; после долгах криков и препирательств нам наконец освободили фарватер. Нас начало сносить вправо.