Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель - [38]

Константинополь единственная столица в мире, в которой иностранным женщинам разрешено видеть более, чем мужчинам: все эти тайны Востока, произрастающие и скрывающиеся за деревянными решетками (мушарабисами), доступны лишь женскому глазу; даже турки мало в этом осведомлены, так как они обыкновенно знают лишь то, что творится в их доме и в доме ближайших родственников. Я расскажу о своем посещении Наули Ханум, дочери Мустафы Фацил Паши, брат которого хедив[28] был так известен своей расточительностью и разорил свою страну, желая устроить достойную встречу императрице Евгении во время открытия Суэцкого канала[29].

Мустафа-паша был очарован Парижем и сходил с ума по всему, носившему на себе признаки французской культуры. Он воспитал свою единственную дочь на европейский лад. Когда я с ней познакомилась, она была очень элегантной, парижского склада, 28-летней женщиной. Она приняла меня и m-me Ону с нескрываемой радостью. «Какое счастье, — сказала она нам, — говорить с людьми, вносящими в мое одиночество свежую струю европейской культуры». Она заговорила о своих страданиях, жаловалась на оторванность от внешнего мира, давала на наши вопросы подробные ответы и пригласила нас к обеду, за которым прислуживали ей евнухи в черных одеяниях, так называемых «стамбулинах». Эти евнухи держались чрезвычайно торжественно и производили впечатление чего-то среднего между господином и слугой. «Отец мой, для того, чтобы вырвать меня из тисков рабства, — рассказывала она, — посоветовал мне выйти замуж за его друга Галил-пашу, посланника в Париже, одного из образованнейших и богатейших людей Турции. Несмотря на то что Галил был на 30 лет старше меня, меня соблазнила перспектива жить в Париже и испытать свободную жизнь европейских женщин. Я вышла за него замуж, и мы покинули Каир, но вместо того, чтобы ехать в Париж на место своего назначения, он меня привез в Константинополь, где у него произошло разногласие с великим визирем, на чьей стороне был и султан. Галил-паша должен был подать в отставку, и таким образом я никогда не увидала Парижа». Говоря это, она расплакалась. «Мой муж стал снова турком, старотурком, после своей отставки. Можно было подумать, что он никогда не покидал Константинополь и никогда не отказывался от своих предубеждений: я стала рабой, подобно другим турчанкам, и мне оставалось, скорее, с камнем на шее броситься в воду, чем после того, как я испытала на себе свободу европейских женщин, быть запертой в гареме до конца дней своих». Ее слова меня глубоко тронули. Хотя она говорила тепло и убедительно, я вскоре заметила пробелы в ее образовании и бездну, разделявшую наши мировоззрения. Так, например, чтобы доказать, что Галил-паша не был джентльменом, как она выражалась, рассказала она нам буквально следующее. «Несколько дней после нашей свадьбы, — говорила она, — муж мой забрал у меня двух моих прислужниц. Этот неблагородный поступок меня, конечно, очень возмутил». «Он забрал у Вас ваших прислужниц? — спросила m-me Ону. — Но почему же?» «Ну, конечно, для сожительства с ними. Это мелочно, не правда ли? Эти прислужницы были моим отцом куплены в счет моего приданого. Отец мой, чрезвычайно чуткий человек, был так же, как и я, возмущен этим поступком моего мужа и в знак своего презрения послал Галилю четырех женщин, купленных им на свои деньги». Говоря это, она, казалось, ждала выражений сочувствия с нашей стороны. «Вскоре после этого мой муж, спекулируя и играя, совершенно разорился, и отец мой добился от султана разрешения на мой развод». — «Не стали ли Вы свободнее после этого?» — «Нет, — ответила она, — меня во дворце строго охраняют евнухи, отдающие при дворце отчет о каждом моем шаге, о каждом слове. К счастью, они не понимают по-французски. Единственное развлечение у меня — купание и прогулки в каюке[30], но всегда под густой вуалью. Очень редко посещают меня дамы из дипломатического корпуса, для чего должно быть заранее получено разрешение. Если бы такие посещения часто повторялись, султан прекратил бы их разрешать».

Эти слова принцессы еще более убедили меня, сколько необразованности еще кроется под этим кажущимся покровом цивилизации. В дальнейшем разговоре она нам сообщила, что у нее похитили жемчужное ожерелье и что она была вынуждена заставить бичевать своих прислужниц до тех пор, пока провинившаяся не признает своей вины.

Несколько дней спустя я имела аудиенцию с лицом, совершенно отличающимся от вышеупомянутого. На азиатской стороне жила 75-летняя невестка жестокого султана Абдул-Меджида. Она была дочерью египетского паши Мехмеда-Али, современника Наполеона I. Она носила восточное одеяние, не говорила на иностранных языках и была окружена большим штатом турецких дам и сорока евнухами, одна часть которых — люди из общества, другая же — слуги. Одеяние евнухов было разнообразно: на одних, старших, были надеты черные сюртуки с рядом пуговиц на них, другие же были в одеяниях тех провинций, откуда они происходили. Для оказания нам особой чести играл оркестр из девушек, одетых в красную гусарскую форму и прекрасно владевших всевозможными восточными музыкальными инструментами. Среди комнаты находился прекрасный мраморный фонтан, окруженный тропическими растениями. На столе стояли кофе, рахат-лукум и другие сласти.