Двор. Книга 3 - [56]

Зиновий Чеперуха, заявил, что предложение Ади Лапидиса исключает надобность в свистках и трещотках, которые дворничка Лебедева призывает установить на контейнерах, чтобы немедленно оповещали о нарушениях. Все стали смеяться, только сама Лебедева грозила то одному, то другому пальцем, но, в конце концов, когда Гриша и Миша стали громко свистеть и верещать, махнула рукой и тоже зашлась в смехе. Зиновий сказал, что своим смехом двор отверг приемы акустического контроля, а в предложении Ади Лапидиса никакой акустики нет, а есть одно визуальное наблюдение, не требующее никаких приборов, и каждый может обходиться своим глазом.

— Зюня, — уточнил с места старый Чеперуха, — не глазом, а двумя глазами!

Когда собрание проголосовало, оказался результат, какого никто не мог ожидать: голоса разделились точно пополам. Андрей Петрович сказал, что надо учесть мнение одной и другой половины или провести общедворовое собрание. Адя Лапидис заявил, что отзывает свой голос и, таким образом, его предложение не проходит, но все равно он уверен, что на практике увидят необходимость ежедневного учета, а пока можно обходиться устной информацией, которую будет получать ответственный за кампанию от жильцов двора.

Клава Ивановна в заключительном слове выразила благодарность Аде Лапидису, который, как всегда, поступил благородно и не поставил свои амбиции выше интересов двора.

Андрей Петрович воздержался от публичной оценки, а после собрания сказал Аде лично:

— Радий Иванович, я считал вас более принципиальным человеком.

Зиновий, который при этом стоял рядом и внимательно смотрел на Адю, дал свою оценку:

— А он не мог согласиться, чтобы предложение оставалось в силе, когда большинство не приняло. Адя уверен, что придет день и двор скажет: «А помните, Лапидис предлагал!»

Адя засмеялся:

— И еще листок будут вывешивать в подъезде, как было при Дегтяре, когда строили форпост, кто во дворе хороший, а кто плохой! Плохие возмущались, а когда делались хорошими, сами следили, чтоб вывешивали листок.

Тетя Аня дома сначала не желала разговаривать с Адей, а потом назвала его провокатором, который хочет, чтобы люди своими действиями сами показали, какие они на самом деле.

Адя в ответ обнял тетю Аню, поцеловал, как родной сын, и спросил: а провокация в чем? Так и христианских святых, и еврейских цадиков можно считать провокаторами, потому что ставили всякого человека перед самим собою, как перед зеркалом, чтоб мог видеть себя, какой на самом деле.

— А Зюня наш, — сказала тетя Аня, — с тех пор, как Бирюк устроил ему квартиру, меняется прямо на глазах.

Адя покачал головой: не очень-то Зюнька наш меняется — порода не та! Да и Бирюк хрущевский не прежний, не сталинский Бирюк.

— Здоровый буц, а наивный мальчик! — Аня закрыла лицо руками, шрам, который остался от ранения на фронте, сделался совсем синий. — Я им не верю, никому не верю: ни тем, сталинским, ни этим, хрущевским. Обещали открыть лагеря, уже почти три года, а от папы как не было пятнадцать лет ни слова, гадали, на каком свете, так продолжаем гадать.

Андрей Петрович, хоть не на все сто процентов получилось, как было бы с максимальной пользой для дела, с собрания пришел в хорошем настроении. Марине сказал, что чувствует, как в людях перемены идут. Кампанию по сбору пищевых отходов, суди не суди, а каждому дополнительный гембель с хранением отбросов, которые прежде просто сбрасывали в мусорник, принимают, в целом, со знаком плюс. Адя Лапидис, вечный критикан, сделал предложение, чтобы с контейнерами для пищевых отходов соседи сами контролировали друг друга, потом пошел на попятный, но с дальним прицелом: все равно вернутся соседи к его предложению, да еще сами чесать в затылке будут, как сразу не увидели.

— Дело, — сказала Марина, — известное: всегда были задним умом крепки. В одну пятилетку не поумнеем.

Утром позвонили из промышленного отдела обкома партии: в двенадцать ноль-ноль на проходной Бирюка будет ждать пропуск к завотделом.

Марина забеспокоилась: отчего такая спешка, не по квартирному ли делу, откуда стройматериалы, сантехнику, арматуру достаем?

— Ты, мать, чего несешь! — то ли с упреком, то ли с насмешкой отозвался Бирюк. — Промышленный отдел вызывает, а не какая-нибудь парафия по контрольной части.

— Ой, Андрюша, — облегченно вздохнула Марина, — сама не знаю отчего, а всегда какая-то струна в душе натянута, как будто ждет своего момента, чтоб забренчать.

— Санацию, — весело воскликнул Бирюк, — санацию, Марина Игнатьевна, совести своей сама устраивай, а не жди, чтоб прислали со стороны!

— Ну, слава Богу, — сказала Марина, — вижу, у тебя хорошее предчувствие. Я верю в предчувствия.

Предчувствие, как и ожидали, не обмануло. Андрей Петрович воротился из обкома с новостью, в которой была и радость, и тревожная нота, как всегда при больших неожиданных переменах. Предстояло еще, сказали в отделе, утверждение на бюро обкома, но в общем дело было решенное: Андрея Петровича ставили секретарем парторганизации на швейной фабрике имени Воровского, где штат, работницы и инженерно-технический персонал, перевалил за тысячу человек. Причем намечалось создание швейного объединения с общей администрацией для всех предприятий швейного и ткацкого профиля, так что штат, по расчетам, увеличивался минимум в три раза.