Двор. Книга 2 - [2]

— Анастасия, — сказал Иона Овсеич, — ты не поняла: это я хочу, а не Варгафтик с Чеперухой.

Тетя Настя опять привела пример с курами, которые кладут яйца неизвестно где, Иона Овсеич остановил ее и спросил: что она имела в виду, когда говорила насчет Ташкента, хотя хорошо знает, что Дина жила и работала эти два с половиной года в городе Соль-Илецке, недалеко от Урала, а Оля Чеперуха — в городе Красноводске, возле Каспийского моря.

Тетя Настя сказала, что ничего не имела в виду, а про Ташкент Дина и Оля сами выдумали: она и теперь не знает, где тот Ташкент находится и какие там живут нации.

Иона Овсеич забарабанил пальцами по столу, как будто выстукивал азбуку Морзе, и попросил позвать Тосю Хомицкую. Тетя Настя объяснила, что она не может здесь даром ждать и бить байдыки: надо идти на Троицкую подметать мостовую, а то участковый увидит и оштрафует.

— Ничего, — сказала Дина, — у тебя найдется чем заплатить.

Тетя Настя обиделась: за такие оскорбления она подаст в суд — теперь не румыны, без хабара разберутся, кто может заплатить, кто не может.

Пришла Тося. Иона Овсеич пригласил ее сесть, а не стоять в дверях, как будто она нищая и ждет, пока подадут. Тося ответила, слава богу, она не нищая, получает за мужа, который с первого дня на фронте, и сама может заработать копейку. А сейчас ей совсем легко: уже месяц, как призвали Кольку, и не надо ни о ком заботиться. Тося провела пальцем под глазами, вздохнула и спросила, зачем ее позвали.

— Зачем тебя позвали? — переспросил Иона Овсеич. — Здесь с нашей дворничкой Середой мы ведем разговор насчет мебели и вещей, которые в сорок первом году оставили эвакуированные в своих квартирах. Как объясняет нам Середа, она ничего не видала, не слыхала и не имеет понятия. Я думаю, ты можешь кое-что подсказать, поскольку все годы оккупации никуда не выезжала.

Тося заявила, она ничего подсказывать не будет, нехай Настя сама посидит и вспомнит, кто к ней приходил и как она водила по квартирам.

— Ты имеешь в виду, что приходили из полиции? — спросил Иона Овсеич.

Тося ответила, она не знает, может, из полиции, но были одеты в гражданское. Тетя Настя заплакала и крикнула на Тосю: «Ах ты, румынская курва! А лавку молочную кто на Привозе держал!»

Да, подтвердила Тося, молочную лавку держала, а за румынскую курву и за все остальное Середа ответит ей перед НКВД.

— Подожди, Хомицкая, — остановил Иона Овсеич, — почему сразу НКВД?

Дина, хотя никто не просил, объяснила: если Тося говорит НКВД, наверно, есть за что.

Иона Овсеич перевел глаза на тетю Настю, та перестала плакать, вытерла кулаком слезы и рассказала про Тосины шахеры-махеры со спекулянтами из района, а Тося в ответ только кривилась и строила глупые гримасы, как дурочка.

— Хомицкая, — обратился Иона Овсеич, — нам не нравится твое молчание, мы хотим ясно услышать: да или нет.

Тося повторила, что она держала на Привозе молочный ларек и не собирается скрывать.

— Товарищ Дегтярь, — встряла Оля Чеперуха, — при румынах Тося не могла получать за своего Степу, которого забрали в Красную Армию. Чтобы иметь на жизнь, она занималась торговлей.

— При румынах, — ответил Иона Овсеич, — на улице Энгельса подпольщики взорвали немецкий штаб, а в катакомбах под землей каратели травили партизан газом и замуровывали входы.

Тося сказала, что не каждый может взорвать штаб с генералами, а ее Колька сам собрал приемник, чтобы слушать передачи из Москвы, и на 7-е ноября разбрасывал листовки. За это могли тоже расстрелять.

Иона Овсеич поинтересовался, откуда он брал листовки, Тося ответила, что не знает; пусть спросят у самого Кольки, когда закончится война и он вернется домой.

— Хомицкая, — Иона Овсеич внимательно посмотрел в глаза, — допустим, подобный факт действительно имел место. Кто может подтвердить?

Тося немного подумала, кивнула в сторону тети Насти, а та в ответ стала чертить в воздухе пальцем и горько засмеялась:

— Не! Товарищ Дегтярь не такой дурак, чтобы верить всякой брехне! Теперь каждый был партизан и подпольщик, а на Привозе, при румынах, сами в лавках спекулировали и наживались на чужом горе!

Тося молчала, потом подошла к тете Насте впритык, сорвала у нее с головы косынку и закричала:

— Падла! А Сонечку Граник с детьми забыла, а маленькую Лизу, как делали облаву на евреев, забыла! Думаешь, падла, стены не слышат!

Тетя Настя сделалась белая, как мел, попросила товарища Дегтяря и всех остальных, чтобы подтвердили на суде, как хаяла ее эта румынская спекулянтша.

Иона Овсеич пытался утихомирить обеих, но Тося Хомицкая разошлась до такой степени, что не было возможности остановить.

— Падла! — опять закричала Тося, — Кто принес полицаям фонарь, чтобы светить в погребе, когда Сонечка ховалась с детьми! Кто говорил, когда не нашли маленькую Лизу: надо еще пошукать — должно быть третье жиденя!

— Брехня! — схватилась тетя Настя. — От начала до конца брехня. Соню взяли из квартиры разом с Осей, Хилькой и Лизой, погнали на станцию, оттуда — в Доманевку. Кто был еврей, всех погнали в Доманевку.

Тося качала головой, тяжелыми глазами смотрела на тетю Настю, та замахала кулаком и сказала, пусть эта румынская спекулянтша на другого таращит свои очи, а на нее нема чего — у нее перед советской властью совесть чистая.