Двое в океане - [18]

Все-то знает Ясневич!

На палубе появился кинооператор Шевчик — черный берет лихо сдвинут набок, спортивная куртка нараспашку, под ней ярко-желтый свитер, кривоватые, немолодые, привыкшие к постоянному движению и ношению тяжелой аппаратуры ноги обтянуты бежевым вельветом новеньких джинсов. Но под коротенькой щетинкой усиков нет обычной улыбочки веселого, своего в доску парня, всегда готового к хлесткой шуточке или свежему анекдоту. Узенькие, с неизменным прищуром глаза Шевчика зло поблескивали, как у хорька.

— Опаздываете, Кирилл Игнатьевич! — крикнул ему Крепышин. — Мы уже в Босфоре. Вам давно пора целиться в турецкие берега. Где ваше оружие?

Шевчик с досадой махнул рукой:

— К чертям! Я здесь не турист. Я на работе. Меня посылали с четкой, программой. Политической программой! Утвержденной! — И Шевчик поднял вверх длинный худой палец, намекая, что утверждение произошло где-то там, наверху. — А этот долдон…

— Это вы о ком? — осторожно поинтересовался Крепышин.

— О капитане! — И Шевчик отважно выдержал удивленные взгляды собравшихся на палубе.

Крепышин обронил с губ веселую улыбочку и, понизив голос, наставительно сказал:

— Это вы напрасно, Кирилл Игнатьевич, так о капитане. Напрасно! Капитан на судне полномочный представитель государства. Разве не знаете? Он вас за бунт может посадить в канатный ящик.

— Куда?

— В канатный ящик. Туда на кораблях провинившихся сажают…

Шевчик взглянул на Крепышина с неподдельной тревогой, так и не почувствовав в его тоне насмешки.

— Да вы что?! Меня, Кирилла Шевчика, в этот… как его… в ящик! Да я заслуженный деятель искусства! Представитель центральной студии! Я снимал во Вьетнаме, в Анголе, в Ливане. И меня, Кирилла Шевчика, в ящик! Да знает ли ваш Бунич, кого персонально мне поручали снимать? Вот так, с двух шагов!

— Успокойтесь! — пошел на попятную Крепышин. — Я ведь и всерьез и не очень всерьез. По этому поводу Остап Бендер говорил…

— По этому поводу, — перебил его Шевчик, — Остап Бендер говорил: «Командовать парадом буду я». И я, Шевчик, буду поступать так, как мне указано в Москве.

— Что у вас произошло с капитаном? — спокойно вмешался в разговор подошедший Золотцев. — Обидел?

— Не обидел, а обхамил, — пожаловался кинооператор.

Оказывается, на недавней международной конференции в Ташкенте Шевчик познакомился с турецким писателем. Прогрессивным. Который за дружбу с нами. Снимал турка на ташкентских улицах. А живет он на самом берегу Босфора. В голубом двухэтажном домике с балконом. Шевчик с ним условился: когда будет проходить мимо, «Онега» гуднет, а писатель выйдет на балкон, помашет советскому судну рукой.

— Представляете, Всеволод Аполлонович, какой превосходный сюжет, если к первоклассным кадрам с этим турком в Ташкенте добавить кадры с Босфора? Стоит наш турецкий друг и машет рукой советскому судну! Я телеобъективом с его лица делаю переброс на советский флаг за кормой, на вас, советских людей, стоящих на палубе. Вы по моему знаку в ответ турку тоже дружно машете и улыбаетесь. Сюжет люкс: несмотря на разгул реакции — всюду у нас друзья. Вот вам политический акцент рейса, о чем вы, Всеволод Аполлонович, сами говорили, Разве не так?

— Ну и что капитан? — спросил Золотцев, уклоняясь от ответа.

— Рявкнул на меня: никаких гудков! Здесь судно, а не киностудия. И мы вам не статисты. Учтите! Так и сказал: «Учтите!»

Шевчик зло прищурил один глаз:

— Учту! На этого типа не истрачу ни одного кадра. Ни одного! Словно его в рейсе и не было.

— Не советую вам, голубчик Кирилл Игнатьевич, вступать в конфликт с капитаном, — печально произнес Золотцев. — Настоятельно прошу. У нас такое в экспедициях не принято. Мы, слава богу, обходимся без скандалов. Пожалуйста, голубчик! Ведь всегда можно найти выход из положения…

— А вы мост сфотографируйте, — предложил Смолин. — Уникальный мост. Куда интереснее, чем безвестный писатель на балконе.

Шевчик взглянул на Смолина с сожалением:

— А политика где? Разве мост — политика! Мне нужна борьба за мир, безработица в капстранах, военный психоз… Затем меня и послали! У каждого свое дело. У вас свое, у капитана свое, а у меня — свое.

— А знаете ли вы, Кирилл Игнатьевич, что в Стамбуле на рейде сейчас стоит американская эскадра? — почему-то понизив голос и заговорщически оглянувшись, сообщил Крепышин. — Авианосец и два крейсера. И мы будем проходить как раз мимо.

Шевчик подозрительно взглянул на ученого секретаря.

— Вы серьезно? Не шутите?

— С политикой не шутят! По радио вчера передавали. — Крепышин чуть заметно подмигнул Смолину. — Натовские маневры.

— Натовские маневры! — Кинооператор радостно всплеснул руками. — Прекрасно! Замечательно! Люксус! Бегу за камерой!

И умчался к трапу с неожиданной для его возраста юношеской легкостью. Вдогонку ему улыбались.

— Это верно, что там эскадра? — спросил Золотцев, недоверчиво покосившись на Крепышина.

Тот ухмыльнулся:

— Разве такое исключено?

Золотцев нахмурился:

— Вы, Эдуард Алексеевич, подобное оставьте! Пожалуйста, без розыгрышей! У нас на «Онеге» должен быть мир. А в данном случае в самом деле замешана политика. И серьезная!

— Неужели хотя бы на научном судне нельзя обойтись без всего этого? — Смолин даже не спрашивал, скорее подумал вслух.