Двое в новом городе - [51]

— Что такое? Не понял. — Я даже привстал со скамейки.

— Я же сказала.

— Как это, Виолета?

— Ради бога, не задавай глупых вопросов, — рассердилась она. — Неужели так трудно понять? Я беременна.

Мы долго молчали.

— Давно, Виолета?

— Три месяца.

— Уже поздно что-либо сделать?

— Об этом нечего и говорить. Я решила рожать.

Снова замолчали. Чем я-то могу ей помочь? Решила рожать — пусть себе рожает. В конце концов это ее личное дело. Но хорош же тот мерзавец, из-за которого я должен здесь, среди могил, заниматься судьбой его будущего ребенка! Что у меня общего с этим ребенком?

— Все же, — смущенно начал я, — супружеские отношения…

— При чем тут это? Имею же я право на ребенка!

Она говорила таким тоном, словно я отрицал за ней это право, словно не существовало никаких норм, которые бы имели значение и для нее. Она все повторяла, что право за ней и она обязательно родит свое дитя. Хорошо, но я-то здесь при чем?

— А отец? — осторожно спросил я.

— У него нет отца, — опять она заговорила по-театральному.

— Как же нет? У всякого живого существа есть отец.

— Он не имеет никакого права на ребенка. Я его презираю! До глубины души!

— Ну, это особый вопрос, Виолета.

— Ребенок только мой! — Она встала, глаза ее сверкнули безумным огнем. — Презираю его!

— Кого презираешь?

— Незачем называть имя.

— Понимаю.

— Тогда не выспрашивай… Я хочу его родить!.. Ты первый, кому я открыла свою тайну.

Последние слова она произнесла так, будто удостоила меня величайшей награды. Я ответил в том же духе:

— Благодарю за доверие.

— Не могла я больше таить это в себе. Кому-нибудь надо было сказать, облегчить душу.

— Теперь полегчало?

— Полегчало.

Мы смотрели в разные стороны — я поверх памятников, а она в направлении железной дороги, где маневрировал паровоз. Время от времени его пронзительный свисток рассекал тишину, которая окутала нас в этой обители мертвых.

— А почему ты не сказала… отцу? — снова начал я с тайным намерением поглубже разобраться в их отношениях. Она, видно, разгадала это и со злостью ответила:

— Что тебя так занимает этот… дурак?

— Извини, Виолета, но ведь он отец твоего ребенка.

— Запрещаю тебе вообще говорить об этом!

Она поднялась и решительно зашагала поляной. Я, как виноватый — нечего было задавать лишние вопросы, — поплелся следом. В таком порядке мы проследовали через все кладбище. Только возле проволочного забора я догнал ее. Мы пролезли через отверстие в проволоке и зашагали по шоссе к городу. Виолета предложила отправиться к «Грабу», пообедать в летнем ресторане. И еще раз попросила не касаться больше «этого вопроса». Не касаться так не касаться, я молча шел вслед за ней. Впрочем, Виолета первая нарушила свое решение.

— Это ведь человеческая жизнь, — начала она, — я не могу ее уничтожить. Понимаешь?

— Понимаю.

— Зачем же тогда советуешь?

— Ничего я тебе не советовал. Просто хотел тебе помочь.

— Я его рожу! — твердила она упрямо, даже с угрозой в голосе. — Рожу!

Не представляю, к чему ей надо так настойчиво убеждать меня. Чтобы угодить ей, я сказал, что она правильно поступает, никто не упрекнет ее за ребенка. Все уважают женщину-мать.

— Да, но ты считаешь, что он — незаконный! — отрезала она. — Ты боишься обывателей!..

— Ничего подобного я не говорил, Виолета.

— Не сказал, так подумал.

— И не думал… Ты ведь свободный человек.

— Чего же тогда тычешь мне в нос отца?

— Просто потому, что ты любила этого человека.

— Никогда я его не любила.

— Как же…

— Что тут странного?

— Я чего-то недопонимаю.

— Извини, я же забыла, что ты сама невинность!

Она буквально залилась краской. Полагаю, от гнева и нервного напряжения, потому что не могла больше выносить меня. В самом деле, до чего же я неотесан. Задаю вопросы, на которые и сам бы мог себе ответить. В известной мере это даже подло, и она это чувствует. А подлость она ненавидит.

Добравшись до ресторана, мы заняли столик у самого озера, под сенью плакучей ивы. Виолета питала слабость к этому дереву, как прежде к розам и эдельвейсам. С нашего столика видна была голая богиня с кувшином, из которого била прозрачная струя. Неподалеку от нее плавал белый лебедь, доставленный горсоветом из Софийского зоопарка, чтобы еще больше украсить новый город. Виолета долго следила взглядом за лебедем. Эти птицы так же волнуют ее, как и плакучие ивы. Она мне даже напомнила о каком-то балете, который то ли видела, то ли танцевала сама — про умирающего лебедя. Все это я пропустил мимо ушей, потому что не переставал думать о ребенке, который должен появиться на свет. Думал, хотя не имел никакого отношения к этой глупой истории, происшедшей три месяца назад. Она пыталась отвлечь меня и заставить думать о лебеде, а не о ребенке, но я не поддавался. Я думал только о ребенке и почти не слышал ее упреков, что мало-де читаю, редко бываю в театре и не видел еще ни одного балета.

— Да, верно, — согласился я, продолжая думать о ребенке, который должен родиться.

А она все тянула свое:

— Неужели ты до сих пор ничего не слышал о знаменитом балете «Лебединое озеро»? Как это можно?

— Слышал, Виолета.

— Ну, и…

— Я же ничего не сказал.

— И так все ясно… Твое отношение к искусству…