Двое в новом городе - [18]

— Там люди все образованные, знают русский, — подает голос Злата.

— Прости, но что касается русского языка, мы все его знаем… Разве есть болгарин, который не знал бы русского?

Иванчев что-то записывает в блокнот. Тем временем Драго предлагает включить в почетные члены и Юрия Гагарина.

— Наша бригада, — говорит Драго, — должна выйти на переднюю линию культуры, читать художественную литературу, регулярно посещать библиотеку…

— Будто ты знаешь туда дорогу, — прерывает его Злата. — Уж не молол бы!

— Я там бывал и еще не раз пойду, уважаемая!.. Здесь не место давать вам подробный отчет. Пусть товарищ Масларский скажет, какой роман я недавно взял у него почитать. Ну, что?

Я испуганно гляжу на него и не знаю, что отвечать. А он уже продолжает:

— Не будем забывать и о молодежи. Куда идет наша молодежь? — спрашиваю я вас. Задавались ли вы этим вопросом?

Он делает многозначительную паузу. Злата подгоняет его:

— Да говори же, хватит дурачиться! Куда она идет-то?

— Нет, уважаемая, этот вопрос далеко не так прост! Что, к примеру, мы делаем для комсомольца Евгения Масларского?

— Он не комсомолец.

— Не имеет значения. Он был комсомольцем… И будет им, должен им быть.

— Это от него зависит, — говорю я.

— И от нас, товарищ Марин Масларский… От меня, от тебя, от всех нас. Мы за него в ответе.

— Это вопрос личной сознательности.

— Мы должны взять шефство над Евгением Масларским, чтобы его спасти.

— Только этого нам еще не хватало!

— А почему нет? — разглагольствует Драго. — Можем ли мы оставаться равнодушными к судьбе парня?

Я с нетерпением жду, когда же он наконец уймется. Опостылели мне краснобаи, обожающие подкидывать публике вопросы. У меня уже сложилось собственное мнение, не нуждаюсь я в его вопросах, которыми он явно хочет оказать на меня давление. Только это ему не удастся, пусть не надеется.

— Вот тут бросили реплику, что его исключили из комсомола. А за что?

— За лень… Люди работают, а он баклуши бьет.

— Извините, что вы сказали? — оборачивается Драго. — За лень? В чем это конкретно проявилось?

— И за драку на танцах.

— Ну, это еще вопрос! А товарищи из организации все до конца проверили, когда голосовали за исключение? Нет, не проверили. Мне точно известно.

— Ладно, нам тоже многое известно, — прерывает его Иванчев. — Впрочем, дело не в этом. Думаю, надо ему протянуть руку помощи. Хорошо, протянем, если он ее примет, конечно.

— Именно это я и хотел сказать, товарищ Иванчев, — улыбается Драго. — Масларского надо поддержать. Я видел его, вел с ним беседу. Он раскаялся.

— Что, слезу пустил? — не удержался я.

— Нет, но высказывался очень самокритично. Смею утверждать, это была честная самокритика.

— Очень хорошо, — похвалил Иванчев, — так и надо.

— Даже больше, товарищ Иванчев, — он обещал исправиться!

— Еще лучше!

— Вот я и говорю.

— Ладно, включим его восьмым пунктом.

Все согласились поставить восьмым пунктом помощь Масларскому. В душе я был не согласен, однако тоже поднял руку. Из-за какой-то мрази битый час потеряли! Драго крепко пожал мне руку, заявил, что я человек принципиальный.

Я вышел на улицу злой и недовольный самим собой. Получается, все, что я ни делал до сих пор, шло вразрез с моими собственными убеждениями. Даже Драго оказался сильнее меня. Хорошо, включили мы это предложение восьмым пунктом. Пусть торчит там, может, и впрямь спасем Масларского. Ну, а мне сейчас куда податься? Коллеги мои отправились выпить. Звали меня, но я отказался. Не имею права веселиться, потому что никчемный я человечишка…

8

Сезон любви миновал, и мне пора успокоиться. Июнь, считай, уже позади. На пороге июль. Молодежь направится к морю, на пляжи. А мы, старички, будем по дорогам в догонялки с ветром играть. Хорошее занятие, если, конечно, ты здоров.

Ночь тиха и спокойна. Среди ветвей берез мерцают светлячки. В небе толпятся облака, плывут в сторону Фракии. Может, и они к морю спешат? Летняя ночь манит меня — присесть бы где-нибудь на скамейке, помечтать. Самое время сейчас для раздумий, особенно после бурного собрания. Быстрая ходьба постепенно приносит успокоение. Не стоит какой-то молокосос того, чтобы тратить на него столько сил.

Подул ветерок, тихо зашелестели березы, словно потянулись меня приласкать. Я расчувствовался, так захотелось женской ласки. Припомнилась молодость, стало жаль умчавшихся лет. Словно никогда и не знал я любви. А кто обо мне позаботится? Какая бригада?

Приближаюсь к общежитию, но заходить в дом нет ни малейшего желания, сразу нахлынул запах тухлятины, что до сих пор не выбросили из подвала. Предпочел бы всю ночь прогулять вот так под звездами и облаками и заснуть где-нибудь в парке на деревянной скамейке.

У входа темно. Лампочку над дверью уже погасили. Комендант ушел — в окнах его канцелярии света нет. Не звонит телефон, печати и чернильница отдыхают после дневных трудов. Небось и горячую воду отключили; о ванной, которую открывают лишь по субботам, и говорить не приходится. Ничего, помоюсь под холодным душем, как молодой.

Я подхожу к двери, но тут меня окликают:

— Здорово, товарищ Масларский!

Оборачиваюсь — на скамейке сидит комендант. Приглашает присесть. Я колеблюсь, но он не отстает.