Двое с лицами малолетних преступников - [3]
Никогда мы ничем не будем, по выражению ее лица.
— Когда у вас будут Остоженки, Красные ворота, Бронные… тогда поговорим… Привет!
Мы думали, наши родители нас поймут. Ни за что! Я говорю: взрослые, даже если один негр и живет в Африке, а другой вообще чукча, всегда договорятся быстрее, чем два мальчика из одного класса.
— У меня руки опускаются, — начинает мой. — Неужели трудно придумать?
— Им всыпать надо! — говорит дядя Володя. — Мой-то живо нормально заговорит, я ручаюсь.
— Вы сами-то, — съехидничал Винт, — тоже не очень-то по-русски умеете.
— Мы школу уже кончили, — сказал дядя Володя. — Зачем нам?!
— Когда надо, мы знаем, где, как и что говорить, — не отстал мой папаня.
Наша жизнь стала походить на бесконечный урок русского языка. У папы в его библиотеке был зальчик для местного общества любителей чтения. Шкафы, полные книг, по всем стенам. Столы, стулья. Одно окно и портреты писателей в золотых рамках.
Мой положил перед нами стопку книг:
— Кто первый?
— Может, мы дома лучше? — дернулся я напоследок.
— Дома за вами следить некому, а тут я с документами посижу.
— Мы тебе мешать станем.
— Перетерплю.
Папаня разложил свои бумаги. Я взял первую сверху книгу. Помню, в детстве так хотелось научиться читать. Я думал, это удовольствие, а не учеба. А уж чтение вслух просто наказание. Я, правда, не пытался читать вслух про сыщиков, но любого, самого лучшего классика вслух лучше не читать — нехорошие мысли лезут в голову. Например, начинаешь завидовать немым. «Кому случалось из Волховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти…» И так дальше. Летали шумные осенние мухи, отец шуршал бумагами, Винт вздыхал, как больная корова. Слушали меня, наверное, одни классики в желтых рамах. Потом у меня пересохло во рту, но тут зачесалась спина. Я почесал, прошла сухость. Зато я начал зевать. Стали путаться строчки — один глаз видел ту, что я читал, второй — следующую. Пришлось один глаз закрыть. О чем я читал, понятия не имею.
Пришла очередь Винта. Он взял другую книгу, думал, другая будет повеселее. Ничего подобного.
— «Любите ли вы театр, — начал он бодро, вздохнул, — так, как я его люблю…»
Пришла сотрудница. Была надежда — она заберет папу работать. Но они поговорили, и женщина ушла. Люди за окном ходили на свободе, смеялись, разговаривали. Здесь, в мышеловке для читателей, гудел Винт, скрипел под отцом стул. На все это глядели писатели. По разному. Пушкин, в общем, не обращал внимания, Толстой смотрел поверх головы, а вот уж Некрасов никуда не отвлекался, впился в меня глазами. Я думал, привиделось, отклонился вправо, влево, сел пониже, привстал. Никак было не уйти от его сердитых глаз. Это мне не показалось. Попробуйте сделать опыт. Поставьте портрет Некрасова в угол и старайтесь, чтоб он вас не видел. Не получится.
Я взял да и закрыл глаза. Некрасов отстал, но в темноте стало казаться — моя голова растет вширь. Только казалось, я потрогал ее руками — нормальная моя голова. Я опять закрыл глаза. Винт читал, читал, потом вдруг начал орать. Никогда не думал, что у него такой противный голос.
Заговорил отец. Я проснулся. Оказывается, я уснул, а Винт громким голосом хотел меня разбудить.
— Спишь, что ли? — спросил меня отец.
Я даже говорить разучился, помотал головой, и все.
— А ты что кричишь?
— Да вот, — говорит Винт обычным голосом, — уж больно книга… это… забирает…
— Русский язык, как ты хотел?
Вышли мы из библиотеки, нас шатает. Ходят люди, объясняются кое-как, и никто их не ругает за просторечие.
— Знаешь, Кухня, — говорит Винт, — мне сейчас английский какой-нибудь — тьфу! Не зря говорят за границей, что наш язык самый трудный…
— Давай помолчим, — говорю, — а то из меня весь воздух вышел, честное слово…
Не дали нам помолчать. Привязался какой-то приезжий.
— Эй, пацанва, — кричит, — где тут у вас базар?..
Молчим.
— Вы что, по-русски не понимаете? — говорит дядька, — Я кого спрашиваю?
— Наша русски плохо. Ноу! — говорит Винт с английским акцентом.
Дяденька попался сердитый, хвать Винта за ухо.
— Школьник?! — кричит.
— Школьник, — затрепыхался Винт. — Школьники мы!
— Так что же ты свой родной язык коверкаешь?! Ты кому подражаешь, а?! Вот я сейчас милиционера позову, чтоб он тебя русскому обучил. Сопляк!
Куда податься бедному крестьянину, как говорится. Лучше б мы десять контрольных написали, лучше б сбежали на неделю с уроков, дневник потеряли, лучше б в класс живую лягушку притащили или дохлую мышь, подрались, выбили окно в школе. Только бы не русский! Ведь он на каждом шагу тебя преследует: в школе, дома, на улице — везде.
Вот, пожалуйста, прихожу домой. Бабушка с порога:
— Малый заявился! Где ж ты шастаешь, горе луковое? Живот, поди, к спине прилип.
Из комнаты выскочил отец, закричал:
— Мама, я же предупреждал! Это твое влияние. Из-за тебя он малограмотный!
— Чего ж я сказала?
— Нельзя говорить «малый», «шастаешь», «живот к спине»!
