Двое на одном велосипеде - [11]

До чего же мама любит с Васей, а если он чем-то занят — в одиночестве бродить по лесу, вслушиваться, вглядываться в него, выискивать в нём своё.

Впрочем, Васин взгляд быстро соскользнул с этих узких полочек на стенах, и он сразу вспомнил всё, что было вчера. Санька хотел с ним поговорить, звал к себе. Надо было не то что пойти к нему — побежать, и не медля, до завтрака, в эту вот секунду! Узнать всё, расспросить.

И ещё нужно было сразу и честно сказать Саньке, как часто думал он о нём у Кара-Дага, как рвался к нему! Надо было посмотреть и на его новый многопарусный бриг «Пират», по словам Крылышкина недавно построенный им, и узнать, какие у Саньки планы на ближайшие дни…

Снова застучал молоток. Упруго, коротко, жарко. Папа не так вбивает гвозди. И мама стучит молотком совсем по-другому, по-женски, что ли: не очень уверенно, с боязнью промахнуться или ударить криво и погнуть гвоздь.

Так мог стучать только Алексей Григорьевич, плотник из совхоза, живший в Рябинках — большой деревне, раскинувшейся вдоль автострады, в двух километрах от их посёлка. Он приходил к ним по воскресеньям и кое-когда по вечерам после работы, и тогда Вася не отходил от него — так интересно было глядеть, как легко, радостно, красиво мелькают в его руках молоток, топор или рубанок… Точно волшебные!

Вася спрыгнул босиком на тёплый крашеный пол и, как был, в трусиках и майке, выскочил на терраску. Там обе бабушки и родители в полном молчании — чтобы он дольше поспал — пили чай. Ну и народ! Встал бы пораньше — день был бы длинней.

— Доброе утро! — Вася поморщился от яркого солнца.

Оно ломилось сквозь узкие стёкла терраски, светилось на тарелках и блюдцах, на белых чашечках с чёрным кофе, на папиных очках, на маминых смуглых плечах; оно живым ручьём стекало по узкому никелированному ножу в руках бабушки Надежды, резавшей желтоватый кирпич кекса с изюмом.

— Доброе, доброе! — сказала мама. — Ты у нас сегодня молодцом, без задних ног спал!

— С передними! — засмеялся Вася. — Прошу в следующий раз будить меня, а то весь день спать буду… Когда же играть?

— Кто же тебе позволит спать весь день? — спросил папа. — Вон как посвистывают птицы, мяукают коты, кричат твои приятели… Хочешь не хочешь — разбудят!

Да, день сегодня предстоял большой, солнечный, шумный, со стуком топора, плеском воды, криком и смехом, и чтобы поскорей вырваться из дому, стать свободным и принадлежать только себе, Вася выдохнул:

— Мам, есть! Умираю! Скорей!

Однако номер не прошёл. Мама спросила:

— А кто за тебя будет умываться и чистить зубы? Причёсываться?

Вася вздохнул, пригладил пятернёй желтовато-белые, как солома, волосы и побежал к рукомойнику, прикреплённому к толстому столбу у сарая.

Однако до рукомойника Вася добрался минут через пятнадцать, потому что остановился возле Алексея Григорьевича.

Он прибивал к стойкам каркаса новой комнаты узкие свежие доски — вагонку. Алексей Григорьевич был худощавый, в обтёртых кирзовых сапогах и линялой гимнастёрке. Изо рта плотника под седовато-рыжими усами торчало четыре светлых гвоздя-пятидесятки. За ухом виднелся толстый плотницкий карандаш. Из кармана гимнастёрки высовывался складной жёлтый метр.

Он брал изо рта за гвоздём гвоздь, приставлял к доске, коротко накрывал резную шляпку молотком, и гвоздь легко, если не сказать — с удовольствием, исчезал в древесине. Из всех плотницких работ Вася больше всего любил строгать рубанком и вбивать гвозди, и они у него очень редко шли косо или сгибались, Разве это не чудо? Приставляешь к доске длинный и острый гвоздь, вскидываешь молоток, решительно опускаешь. Мгновение — и где же гвоздь? Одна лишь шляпка на доске.

Алексей Григорьевич вынул изо рта гвоздь и протянул Васе:

— А ну вгони!

Вася смутился и спрятал руки в карманы, чтобы помимо его желания они не схватили гвоздь с молотком.

— Спасибо, я после…

— Ладно, после так после. — Плотник вогнал все гвозди в древесину и пошёл к ящику за новыми.

Работы у Алексея Григорьевича было ещё много — кончить стены, настлать пол и крышу. И не было дня, чтобы не дал он Васе забить десяток гвоздей или пройтись тяжёлым рубанком по шероховатой доске.

Из-за дома нетерпеливо выглянула бабушка Надежда.

— Алексей Григорьевич, да гоните вы его! Пусть позавтракает, а потом смотрит. Остыло всё… Вася!

Вася вприпрыжку побежал мимо верстака, наспех сооружённого между двумя толстыми елями, и нажал ладонями на поршенёк рукомойника.

После завтрака прибежал Крылышкин, и они долго крутились возле Алексея Григорьевича. Мама тем временем копалась в клумбе с цветами, а папа бездельничал — сидел на скамейке под берёзой с Эдькиным папой, дядей Лёней. В руке у того была толстая книга: наверно, принёс почитать папе — у них пропасть интереснейших книг. Их-то и глотал запоем Эдька, старательно выуживал разные случаи, истории, мысли, хвастался перед всеми и считал себя самым умным. Честное слово, лучше бы уж не было у них так много книг!..

Васин папа дружил с Эдькиным.

Получилось так, что лет шесть назад редакция журнала, где работал папа, поручила ему написать очерк о молодом инженере авиационного завода: папа много раз бывал на том заводе, на его испытательных полигонах, узнал, с каким упорством отстаивал и «пробивал» свои поправки в технологию некоторых систем реактивных самолётов Леонид Петрович Шмыгин.