Движение. Место второе - [9]
Ощущение принадлежности к чему-то поблекло, когда я вышел из помещения для голосования и поднялся на этаж выше, в мой старый школьный коридор. Он совсем не изменился, и пахло там точно так же. Смесью пота, бумаги, отвращения и гормонов. Я сел на скамейку перед входом в свой старый класс и попытался что-то почувствовать. Не чувствовалось ничего, кроме ностальгии, достойной лучшего применения, так что я взялся за свой блокнот, чтобы вызвать воспоминания не такого далекого времени.
Следующий день был ужасен. Йимми как одержимый дразнил мальчика, изображал «воздух ничей». На каждой перемене махал руками у мальчика перед глазами. Как только мальчик моргал или пытался отвернуться, он получал пощечину. Конни и Андреас в этом тоже участвовали, щипали и обзывали его, чтобы усилить эффект.
Хуже всего была не травля как таковая. Мальчик научился мысленно отвлекаться, когда его дразнили, просто пережидал, когда все закончится. Труднее всего было справиться с постоянным чувством преследования. С тем, что школьный двор, коридоры и классы были небезопасным местом, где на него могли напасть когда угодно, с любой стороны и неизвестным доселе способом. Мальчик никогда не мог расслабиться, и из-за постоянного напряжения в сочетании с бессонницей постоянно чувствовал невероятную усталость.
На последнем в тот день уроке, на математике, мальчик сидел и решал уравнение, и вдруг на бумагу в клеточку стала капать кровь. Он сразу же подумал, что это новая проделка Йимми, но капли падали все чаще и гуще, и, когда он поднял голову, кровь попала ему в рот.
Он попросил разрешения выйти, побежал в туалет и там натолкал бумаги в ноздри. До конца учебного дня оставалось двадцать минут, и у него появилась благословенная возможность спокойно собрать вещи и надеть верхнюю одежду. Он ею и воспользовался.
Было приятно идти домой, не оглядываясь в страхе, и напряжение в теле ослабло. Мальчик чувствовал в ноздрях комки бумаги и подумал о той черной массе, что торчала из носа у ребенка. Что же это было такое? Ничего похожего он никогда не видел. Больше всего это было похоже на черную змею, которая высунула голову и пыталась вылезти из ноздри Что-то странное, что-то другое.
Вечер я посвятил подбрасыванию монетки и манипуляциям с картами в свете настольной лампы, а в это время что-то за моей спиной пыталось обрести форму.
Давление. Оно растет.
Слова барда подтверждали мои собственные ощущения, и, когда я начал об этом думать, этого было уже не избежать. Я осматривался и прислушивался, чтобы ощутить растущее давление. В девять часов я сдался и оделся, чтобы идти в «Монте-Карло». Я взял с собой колоду карт и напальчник на случай, если найдется, кому показать фокусы.
Игорное заведение «Монте-Карло» на пересечении улиц Свеавэген и Кунгсгатан было гнездом порока. Это чувствовалось на том же уровне, как и то, что мое теперешнее жилище раньше было связано с криминалом. Свою лепту в это впечатление вносили не только внешний вид, одежда и позы клиентов, но также и их манера смотреть друг на друга и вести разговоры. Здесь крутились власть и деньги и витал дух настороженности – даже за пределами рулетки и карточных столов.
Телевизор с большим экраном, который обычно показывал спорт или музыкальные клипы, был настроен на программу с результатами выборов. Звук был выключен. Я взял у барной стойки пиво и сел за единственный пустой стол, а в это время на экране мелькали круговые диаграммы. Прогнозы указывали на победу левых. Я поднял бокал и на расстоянии чокнулся с изображением Улофа Пальме на экране. Кто-то позади меня в пьяном возбуждении воскликнул: «Скоро из-за всей этой чертовщины здесь будет Советский Союз – вот увидишь. Русский спецназ на улицах, подводные лодки в Балтийском море, Пальме будет сидеть, посмеиваться и потирать руки, а деньги потекут в фонды профсоюзов и исчезнут в Москве. Черт!» Я обернулся и увидел мужчину с внешностью яппи – он стоял и грозил экрану, на котором улыбающийся Улоф Пальме пробирался сквозь людскую толпу с букетом красных роз в руках.
Приятель разгневанного мужчины, у которого была почти такая же прическа и одежда, пытался усадить друга на место, но тот продолжал бушевать. Когда сидящий мужчина что-то ему сказал, бузотер ответил: «А я скажу тебе, чего я хочу. Если бы кто-то пригасил эту падаль, я бы сплясал у него на могиле».
На мерцающем светом телеэкране Улоф Пальме под вспышки фотокамер поднялся на сцену, помахал букетом роз и наклонился к микрофону. По его губам я прочитал, что он произнес: «Товарищи!» У меня запищало между висками. Я сидел прямо на границе между радостью на телеэкране и ненавистью за моей спиной.
Давление. Оно растет.
В этом чувствовалось какое-то противоречие, какая-то грязь, так что меня даже немного затошнило. Я встал из-за стола и вышел из помещения. На улице я сделал пару глубоких вдохов, и тошнота немного отступила.
Я должен упражняться.
Я должен упражняться в фокусах. Я должен лучше бросать монетку, добиваться мастерства в движениях. Я должен
