Дверь в лето [с рисунками] - [36]

— Эти все по первому разу?

— Да, ваша честь.

— Тридцать дней. Или пусть с работы пришлют бумажку, что их берут на поруки. Следующий.

Нас начали выдворять в коридор, но я упёрся.

— Одну минуту, ваша честь.

— А? Что вас смущает? Вы признаете себя виновным или нет?

— Э-э, я, право, не знаю; ну что я такого сделал? Понимаете, я…

— Хотите защитника? Тогда отправляйтесь в камеру и ждите, пока кто-нибудь не освободится и не займется вашим делом. По-моему, сейчас у них отставание дней на шесть… Но это — ваше право.

— Э-э, я, честное слово, не знаю. Может быть, я хотел бы, чтобы меня взяли на поруки… хотя я не знаю, кто бы мог это сделать. По-моему, мне нужен совет Суда, если Суд позволит.

Судья велел судебному исполнителю вывести остальных и повернулся ко мне.

— Выкладывай. Но имей в виду: мой совет вряд ли придется тебе по вкусу. Работаю я давно, всяких сказок наслушался досыта, и большинство из них вызывает у меня глубокое отвращение.

— Да, сэр. Но у меня — не сказки: это легко проверить. Видите ли, я вчера вернулся из Долгого Сна и…

На лице у него появилась гримаса отвращения.

— Один из этих, да? Я всё в толк не возьму: с чего это наши дедушки решили, что могут сплавлять своих выморозков к нам? Уж чего этому городу надо меньше всего — так это лишних людей. Особенно таких, которые и в своем-то времени не могли устроиться. Будь моя воля — я бы вышиб вас всех в тот год, откуда вы явились, да ещё дал бы с собою записку к тем, кто там живет, что будущее, о котором они так мечтают, не вымощено золотом, ясно? — Он вздохнул. — Впрочем, толку от этого, я уверен, было бы немного. Ну, и что вы от меня хотите? Чтобы я дал вам шанс? И через неделю вы опять свалитесь на мою голову?..

— Судья, я не думаю, что это должно случиться. У меня достаточно денег, чтобы протянуть до тех пор, пока я не найду работу и…

— Да? Если у вас есть деньги, чего же вы слоняжничали?

— Судья, я даже не знаю, что означает это слово. — На этот раз он позволил объяснить ему ситуацию. И когда я дошёл до той части, как меня облапошила «Мастер Иншуранс Ко.», он резко переменил отношение ко мне.

— Вот свиньи! Мою мать они надули после того, как она лет двадцать платила страховые взносы. Что же вы мне этого сразу не сказали? — Он вынул визитную карточку, что-то на ней написал и протянул мне. — Ступайте с этой запиской в отдел по найму Комиссии по утилизации излишков и вторичным ресурсам. Если там не выгорит с работой — приходите утром снова. Только чтоб больше не слоняжничать. Я уж не говорю о том, что это прямая дорога к преступности и падению нравов. Но лично вы имеете отличный шанс отведать порцию зомбина. Ночью, в тёмном переулке, это — раз плюнуть.

Вот так я и стал пускать под пресс новенькие авгомобили. И все же я считаю, что поступил правильно, начав именно с поиска работы. Если у человека есть денежки, он везде как дома. И с полицией трений не будет.

А вскоре я сумел снять приличную — и по карману — комнату в той части Западного Лос-Анджелеса, которую ещё не успели снести и перестроить по Новому Плану. Раньше эта комната, по-моему, служила платяным шкафом.

Я бы не хотел, чтобы у вас сложилось впечатление, что мне не понравился двухтысячный год. По сравнению с 1970-м он был вполне… И следующий, 2001-й, наступивший через пару недель после моего пробуждения, — тоже. И несмотря на подкатывавшие временами приступы ностальгии, я считаю, что на пороге третьего тысячелетия Большой Лос-Анджелес был самым замечательным местом на свете. В городе было чисто и так здорово… ну, может, малость многовато народу. Но и эта проблема решалась грандиозно, с размахом. Я глядел на те части города, что подверглись реконструкции по Новому Плану, и у меня просто сердце радовалось. Будь у городского управления возможность лет на десять приостановить иммиграцию, они наверняка смогли бы решить жилищную проблему. Но поскольку такой возможности у них не было, то им не оставалось ничего другого, как пытаться обеспечить жильём ту лавину, что катилась через горы Сьерра-Невада. Они делали всё, что в их силах. На это стоило посмотреть: зрелище было впечатляющее. Даже то, что не удавалось, вызывало невольное уважение.

Ей-богу, стоило проспать тридцать лет, чтобы проснуться в такое время, когда справились с обычной простудой и никто не страдает от насморка. Для меня это в некотором смысле означало не меньше, чем исследовательская станция на Венере.

Больше всего на меня произвели впечатление две вещи — одна крупная, а другая мелкая. Крупной была, разумеется, антигравитация. Я ещё там, в семидесятом, слышал про эксперименты Бэбсоновского института с гравитацией, но считал, что у них из этого ничего не выйдет. Ничего и не вышло. Базисная теория поля, на которой основано развитие антигравитации, разработана в Эдинбурге. Но в школе меня учили, что гравитация — это такая штука, с которой уж ничего не поделаешь, потому что она заложена непосредственно в форму пространства.

Пришлось, естественно, менять форму пространства. Конечно, только временно и в отдельных местах, но для того, чтобы переместить тяжелый предмет, этого достаточно. Феномен так или иначе остается связан с матушкой-Землей, так что для космических кораблей он не пригодился. Во всяком случае, в 2001-м — насчет будущего я уже перестал загадывать. Чтобы поднять объект, как я выяснил, надо приложить энергию для преодоления гравитационного потенциала. И наоборот, чтобы что-то опустить, надо иметь накопитель энергии для всех этих килограммометров, иначе может рвануть. А вот чтобы переместить что-нибудь по горизонтали, скажем, из Сан-Франциско в Большой Лос-Анджелес, достаточно поднять этот предмет в воздух, слегка подтолкнуть — и он устремляется вперёд легко и без сопротивления, как пушинка, как разогнавшийся и скользящий по льду конькобежец.