Дверь в глазу - [17]

Джордж доставил нас в другую часть прибрежного леса, где мы три часа ждали, пока какой-нибудь съедобный представитель дикой природы высунет из зарослей нос и даст себя пристрелить, но так ничего и не дождались. Когда мы притащились обратно в заболоченную бухточку, где оставили лодку, солнце уже садилось. Глянув вдоль берега, я заметил нечто, поначалу принятое мной за скульптуру из плавника, но потом распознал коричневые зубцы лосиных рогов. Лось стоял на мелководье с наветренной стороны, опустив голову, — наверное, пил. До него было не меньше трехсот ярдов, слишком далеко, чтобы стрелять, но я все равно поднял ружье.

— Не вздумай, Мэтью, — сказал Джордж.

Я выстрелил дважды. Передние ноги лося подломились, и через мгновение я увидел, как дернулась его голова, когда до него донесся звук выстрела. Лось хотел было встать, но опять упал. Это выглядело так, будто очень старый человек пытается поставить тяжелую палатку. Она поднималась и падала, поднималась и падала — и наконец тот, кто с ней мучился, решил отказаться от борьбы.

Мы смотрели на распростертое животное в полном ошеломлении. Наконец Джордж повернулся ко мне и покачал головой.

— Чтоб мне сдохнуть, если я хоть раз в жизни видел такой сумасшедший выстрел, — сказал он.

Лось лежал в ледяной воде глубиной с фут, и его надо было вытащить на твердую землю, чтобы освежевать. Мы со Стивеном прошлепали к нему и, присев на корточки, просунули ему под грудь веревку. Другой конец завели за дерево на берегу, чтобы использовать его как блок, а потом прицепили к корме нашей лодчонки. Джордж запустил мотор, а мы со Стивеном принялись тянуть веревку, стоя по щиколотки в реке. Когда нам удалось вытащить лося на берег, наши ладони были содраны в кровь, а ботинки полны воды.

Охотничьим ножом Джорджа я спустил лосю кровь через глотку, а потом сделал разрез от основания грудной клетки до нижней челюсти, обнажив пищевод и бледную ребристую трубку трахеи. Дух был силен. Он напоминал тот гнетущий, чуть солоноватый запах, который, казалось, все время витал около моей матери в летнюю пору, когда я был ребенком.

Джордж не переставал восхищаться моим нелепым выстрелом, обеспечившим нас обоих мясом на добрых полгода. Мои вчерашние выходки, похоже, были прощены. Он взял у меня нож и ловко вспорол лосю брюхо, следя за тем, чтобы не проткнуть кишки или желудок. Потом аккуратно вынул внутренности, отложив печень, почки и поджелудочную. Снять шкуру оказалось дьявольски трудно. Чтобы содрать ее, нам со Стивеном пришлось по очереди упираться животному в позвоночник и тянуть что есть силы, пока Джордж перепиливал соединительную ткань. Я видел, как горло Стивена время от времени сокращается в рвотном позыве. Но он хотел внести свою долю, и я был горд за него. Он собственноручно отпилил охотничьей пилой одну заднюю ногу и лопатку. Чтобы отнести ноги в лодку, мы подняли их на плечи, как гроб на похоронах. Кровь текла из мяса мне на рубашку, и я ощущал ее жуткое тепло.

Когда мы погрузили добычу в лодку и залезли в нее втроем, она чуть не затонула. Чтобы не черпнуть носом воды на обратном пути, меня как самого тяжелого посадили на корму управлять мотором. Стивен устроился посередине, так что наши колени почти соприкасались. Пыхтя голубым дымком и натужно ворча, движок стал потихоньку разгонять лодку. Выбравшись с мелководья на простор, я прибавил обороты, и мы понеслись по пологим волнам. За нами мчался пенистый водяной горб. Солнце на западе скатывалось к темной полосе леса. Рубчатая резиновая рукоять мотора дрожала у меня в руке. Ветер высушил влагу на моих щеках и взбил прозрачным облачком жидкие волосы Стивена. Вместе с отходами от лосиной туши я словно оставил позади бремя, которое угнетало меня с момента нашей встречи в аэропорту. Возвращение экспансивности моего лесного товарища, суровое испытание разделкой, честная трудовая усталость, налившая члены, удовлетворение безрассудным, но метким выстрелом, который будет кормить нас с Джорджем, пока не стает снег, — все это было здорово. Облегчение затягивало мусорную яму моих бед быстро и надежно, как механизированное брезентовое покрывало — плавательный бассейн.

И Стивен тоже ощущал это или, по крайней мере, кое-что. На его озабоченном лице появилась улыбка, знакомая мне по детским годам, — симметричный маленький серпик, рядом с которым я всегда выглядел на семейных фотографиях кислым и жалким. Нет смысла пытаться описать любовь, которую я еще способен чувствовать к брату, когда он так на меня смотрит, когда он перестает считать нанесенные мной обиды и упрекать себя за то, что не добился успеха в роли нового Джона Теша. Я никому не пожелал бы родственных отношений, подобных нашим, но у нас есть один простой дар: в редкие минуты счастья мы делим друг с другом радость так же страстно и искренне, как ненависть. Мы скользили по озеру в сгущающихся сумерках, и я видел, как приятно ему видеть меня довольным, видеть на моем лице увеличенное отражение своего собственного счастья. Мы оба молчали. Это и была наша любовь или лучшее, что она может произвести.

По широкой дуге я обогнул мысок на входе в бухту и дал приливу донести лодку до пристани, где поджидал нас мой верный четырехколесный коняга.