Дверь, открытая всегда - [11]

– А Анка-то у тебя ничего, фигуристая! – подхватывает второй. – Я, пожалуй, буду Василий Иванычем. А ты, Никит? Пойдешь, Анка, с двумя Василий Иванычами гулять?

Сережка молча сдергивает шапку и картинно отбрасывает ее в сторону, в грязь, становится в каратистскую стойку, упрямо наклоняет голову. В этот момент он похож на бычка из мультфильма. Подростки хохочут. Несмотря на все демонстрации, им трудно воспринять Сережку всерьез.

Неожиданно из сгущающихся сумерек выныривает Шпень, становится рядом с Сережкой, демонстративно держит руку в кармане длинной куртки. Подростки переглядываются. Вид у Шпеня достаточно опасный, но отступать перед малолетками – негоже.

– Ну, малявки, вы нарываетесь! – грозно говорит старший из подростков и делает шаг вперед.

– Анка, уходи! – сквозь зубы говорит Сережка.

Анка зло закусывает губу, отрицательно машет головой.

– Анна, я тебя очень прошу, уйди, пожалуйста! – слышится с другой стороны, и высокий тонкий силуэт отделяется от водосточной трубы, присоединяется к мальчишкам.

– Опять ты?! – удивленно выдыхает Сережка.

– Тахир? – шепчет Анка.

Подростки не понимают происходящего, настораживаются еще больше, в конце концов, грязно выругавшись, уходят.

– Я тебя, Серый, ждал, – сразу берет быка за рога Шпень. – Дело есть. Остальные уходят?

– Ты с ним… пойдешь? – спрашивает Сережка, кивая в сторону молчаливой тени.

– Я бы лучше осталась. Если можно, – видно, что Шпень не внушает Анке никакого доверия.

– У меня от нее секретов нет, – говорит Сережка Шпеню. – Мы с ней с детского сада… – Кивает обоим. – Знакомьтесь: Анка… Шпень… А это… уж и не знаю… навязался тут …джигит…

– Тахир, – тихо говорит стоящий в стороне мальчик.

– Тахир так Тахир, – тут же соглашается Шпень. Видно, что ему не до тонкостей межличностных отношений. – Помнишь, мы с тобой про клады говорили? Так вот… Есть тут одно дело…

– Ушел… – говорит напарник Птицы, с трудом восстанавливая сбившееся дыхание. – Что ж теперь?

– И мы уходим. Не ровен час, та тетка и вправду милицию вызовет. Нам оно надо?

– А потом?

– Потом придется мальчишку искать. Он теперь напуган до полусмерти, может в любую минуту проболтаться. Может, прямо сейчас кому-нибудь рассказывает…

– И что…

– Не будет мальчишки, не будет свидетеля…

– Так ты, Птица, что…

– То самое! Нам теперь не до сантиментов. Собственные шкуры на кону. А ты что думал? Такие деньги! Это тебе не ларьки трясти.

– Лучше б ларьки… Знаешь что, Птица? Я так не согласный. Я на мокруху не подписывался. Ты говорил: чисто-быстро, замочек, сумочка, укрытие, культурные люди, деньги в банке. А что выходит?

– Ладно. Надоел ты мне, Мотыль. Давай сюда сумку и катись на все четыре стороны. Считай, не сработались. Дальше буду сам…

– А вот это ты видал? – Мотыль некрасиво щерится, показывает Птице кукиш и прячет сумку за спину.

– Эй, Мотыль, ты что это… А ну… – Птица лезет куда-то за пазуху, но не успевает. В руке у напарника словно сам собою оказывается огромный гаечный ключ. Удар, и Птица мешком валится на лестничную площадку. Мотыль хватает его подмышки, подтаскивает к лестнице, ведущей в подвал, пинком сталкивает вниз, забирает сумку и быстро уходит из подъезда.

Через некоторое время проходящая мимо бабушка с пакетом кефира в авоське слышит стон, доносящийся из темноты, от подвальной двери.

– Свят, свят, свят! – бормочет бабушка.

– Врача вызовите! – стонет человек.

Бабушка бодро поднимается наверх, тщательно запирает за собой дверь, колеблется несколько секунд, потом решительно снимает трубку телефона.

Белое кресло на берегу искусственного бассейна. На белом столике сервировка: чай со льдом и разрезанный серебряным ножом непонятный фрукт на прозрачной тарелочке. В кресле сидит уже известный нам толстый господин в халате, перед ним навытяжку стоит моложавый мужчина с седеющими висками, бегающими фруктовыми глазками и крупным баклажанистым носом. Разговор идет на французском.

– Что нового о чаше?

– Увы, месье Фаррингтон, новости из России не слишком оптимистичны.

– Но мне же обещали, что не будет никаких осложнений! Неужели не хватило денег, чтобы купить всех, кого надо?!

– Не совсем так. Насколько я понял, чашу попросту украли еще раз.

– Кто?! И куда смотрел наш человек? Он жив? Его можно допросить?

– Он идет по следу. Согласно полученным сведениям, ситуация далека от трагической. Укравшие чашу люди просто мелкие уголовники. У них нет никаких каналов сбыта, и они быстро попадутся.

– А если они лягут на дно? Мои люди не могут болтаться в России годами. Я пока не Арманд Хаммер, это слишком опасно… А если они вздумают переплавить ее, выковырять камни… Как это вообще могло случиться?!

– Месье, это же Россия, дикая страна. Там может случиться все, что угодно.

– Пошли вы к черту со своим фатализмом!

Господин в халате хватает фрукт с тарелочки и в сердцах бросает в кусты. Какая-то пестрая, похожая на попугая птица снимается с ветки и с противным криком летит следом за фруктом.

Старая петербургская квартира. Арочное окно, потолок комнаты теряется в полутьме. Огромный стол, над ним на длинной ножке свисает выцветший абажур. Лампа освещает десяток крупноформатных книг – не то энциклопедии, не то – словари – и разбросанные по столу фотографии. Вокруг стола разместились несколько очень разных по возрасту и внешнему виду людей. Один из них – отец Родиона. Во главе стола в кресле – ветхий остроглазый старичок, закутанный в клетчатый плед. Остальные либо сидят на стульях, либо почти лежат на столе, поставив локти и рассматривая что-то в распахнутых фолиантах.