Дверь № 3 - [38]

– В каком смысле?

– У всех что-то детское во взгляде. Озорство и невинность. Как будто так и не выросли. Они мне напоминают людей, потерявших веру. Чего-то не хватает.

– Никогда не обращал внимания, – ответил я. – Вы, наверное, здесь впервые?

– Да.

Наконец-то у меня появилась возможность похвастаться своим опытом.

– К такому не сразу привыкаешь, – кивнул я. Мы представились друг другу.

– Здесь странно пахнет… или мне кажется? – поморщился он.

– Есть немного, – согласился я.

Чем именно пахло в том заведении, я так никогда и не смог понять и долго привыкал. То ли горелым, то ли сладким, вроде жженого сахара.

– Вы когда-нибудь задумывались о тех, кто порвал с церковью? – спросил он. – Чем они заменяют веру?

– Не знаю, не думал.

– Мне кажется, они пытаются найти причину страданий. Мой опыт говорит, что большинство уходит от веры как раз из-за страданий. Мало ли что бывает. Умерший ребенок. Мать, лежащая в коме. Убитый друг…

Над этим вопросом мой новый знакомый, видимо, размышлял немало. Я опустил швабру в ведро и, прислонившись к стене, разглядывал его. Седые курчавые волосы, налитые кровью щеки с лопнувшими сосудами…

– Страдание есть цена, которую мы платим за свободу воли, не так ли? – заметил я, показывая, что тоже не лыком шит.

Лицо священника просветлело.

– Так вы католик? – воскликнул он. Я солидно кивнул. – Очень правильно вы сказали. Но я имел в виду другое. Человек способен переносить любую боль, любые страдания, если только чувствует, что они имеют какой-то смысл, объяснение. Иной даже предпочтет такое объяснение избавлению от боли! Пусть это будет наказание, испытание – что угодно. Однако если Бог допускает страдания невинных, человеку кажется, будто его предали, и он впадает в гнев. Он ощущает себя брошенным ребенком.

– Тайна жертвы Христовой в двух словах, – кивнул я. Он рассмеялся, но как-то печально.

– Извините. Так похоже на нас, католиков. Слишком любим обобщать и мыслить афоризмами. Скоро попытаемся передать весь смысл этого мира одними знаками препинания. Тем не менее вы абсолютно правы. Вот она, главная загадка: как могут страдания невинного Сына Божьего явиться высшим актом любви и милосердия?

– И как же тут быть?

– Разве вы не видите? Это же очевидно. Все дело в ложных допущениях. С какой стати люди вообще ожидают какой-то любви и справедливости? Почему они ставят Бога на одну доску с родителями, не оправдавшими их ожиданий? Как будто вопрос о смысле страданий может иметь лишь два ответа! Два выхода: свобода воли и… отсутствие Бога. Они забывают про третью дверь.

– Какую?

– Странный Бог! Непостижимый Бог! Столь же непонятный для нас, как гигантский спрут для жаворонка.

– Интересно…

– Может быть, наша реальность для него, к примеру, все равно что для нас сны. – Глаза священника расширились, он облизнул губы, очевидно, наслаждаясь новизной идеи. – Может быть, мы и есть его сны! Мальчик, которому снится кошмар, и наш мир и есть этот кошмар. Потому он так и пассивен, потому и не может управлять нами. Он так же бездумно жесток и в то же время нежен, как любой ребенок. И только мы можем его разбудить!

– Вы иезуит? – спросил я.

– Нет, я заключенный, – ответил он. Тут только я заметил, что его рука прикована наручниками к поручню скамейки. – Осужден за растление малолетних.

Во время работы в лечебнице началось мое приобщение к новым тайнам, заменившим старые изжитые аксиомы. Именно там я потерял веру и девственность, начал курить и нашел свое истинное призвание. Из памяти уже выветрился тот запах, я больше не ощущал каждодневного мощного влияния этих зловещих стен, но тело еще помнило и реагировало на его близость приступами острой тревоги. Так мы приближаемся к священным местам – с почтением и в то же время с трепетом, не зная, что нас там ждет.

Моя встреча с убийцей Стюарта продолжалась всего около четверти часа. Мы разговаривали через толстую решетку в комнате с голыми белеными стенами. В воздухе стоял резкий запах хвойного дезодоранта. Это была молодая женщина с растрепанными волосами. Из-под казенного голубого комбинезона выглядывала ночная рубашка. Женщина все время улыбалась. У меня за спиной маячил вооруженный охранник.

– Вы врач? – спросила она сразу.

– Да, – солгал я.

– Наверное, кто-то очень важный?

– Да нет, не очень.

– Мы виделись прежде?

– Нет. Это вы убили доктора Стюарта? Ее улыбка стала еще шире.

– Классно получилось. Ни ушей, ни члена. Хи-хи-хи. Они все напечатали как было.

– Его убили вы?

– Но я же все подписала, так ведь?

– Вы?

– Он говорил, что любит меня, что я красивая. Хотел, чтобы я ему помогла.

– Стюарт говорил это многим женщинам, Он был плохой человек.

– Да. Он заслужил свою смерть. Поэтому в ночь, когда было совершено преступление, я проникла в дом жертвы, изуродовала его тело и сломала ему шею. Вы читали газеты? Там все написано. Классно получилось.

– Значит, это сделали вы?

– Наверное. Он заслужил.

– Почему вы признались в убийстве? Она задумчиво подняла глаза к потолку.

– Здесь хорошо. Очень чисто. – Потом лукаво улыбнулась. – А ты вовсе не врач. Но ты мне нравишься. – Глаза се заблестели, губы затрепетали. – Я тебя люблю, я всегда тебя любила! Сходим на матч с «Тиграми»?