Двенадцать прикосновений к горизонту - [52]

– Люблю, – отвечаю.

– Я тоже люблю. Такая вкуснятина! Мама раньше нам всегда покупала. Мама у нас была богатая, у неё всегда деньги были. Жалко, что её в тюрьму посадили. Это всё менты виноваты. – Девчонка тяжело, по-взрослому вздохнула. – Димка говорит, если бы не менты, мы бы жили хорошо. А ещё он мечтает стать художником. У нас в соседнем подъезде настоящий художник живёт. Егорычем зовут. Он такие красивые картины рисует, если бы ты видел. Замки разные, реки, озёра. Церкви. Ты видел у нас на центральном рынке храм? Красивый такой. Он и его нарисовал…

– Не видел, – признался я.

– Ты что, ни разу в Ростове не был? – удивлённо спросила девочка.

– Был, но с родителями, мы в Сочи ехали и здесь ночевали…

– И не заехали в церковь? Мимо проехали?

– Так получилось, – виновато ответил я.

– Это плохо. Наша бабушка говорит: мимо храма проходить нельзя. Она когда едет в церковь, всегда меня берёт с собой. Я и креститься научилась. Хочешь, покажу? Смотри! – Танька, не дожидаясь ответа, перекрестилась и посоветовала мне: – Ты тоже перекрестись!

– Зачем? – спросил я, но, чтобы не обижать девочку, всё же сделал это.

– Как зачем? – удивилась Танька. – Чтобы больше не попадать в беду. Ты, наверное, вообще не крестишься?

– Ну… редко очень, – признался я.

– Вот видишь! – радостно воскликнула Танька. – Потому тебя и ограбили. Художник наш тоже постоянно крестится. Ты знаешь, чем он рисует?

– Чем? – спросил я с любопытством, предполагая какой-нибудь фантастический ответ, но ошибся.

– Маслом. Не веришь?

– Ну почему же не верю? – усмехнулся я, разочарованный ответом. Зато следующее заявление девчонки рассмешило меня до слёз.

– Оно такое вкусное…

– Что? Что вкусное? – Я оцепенел, представив Таньку жующей краску. – Вы что, краску ели?

– Ты что, Миша? – фыркнула Танька. – Кто же краску ест?

– Так ты же сама говоришь…

– Я говорю: масло, – перебила меня девчонка. – Ты что, глухой, что ли?

– А-а, масло, – сообразил я.

– Да, масло. Льняное. У него целая банка его. Такая большущая. Нам когда дома не на чем жарить яичницу или картошку, Димка идёт к Егорычу и отливает немного масла.

– Разве оно съедобное? – удивился я.

– Конечно, съедобное, – рассмеялась Танька. – Ты не пробовал?

– Не-а.

– Зря, – сказала Танька. – Попробуй как-нибудь. У тебя есть знакомые художники?

– Есть, – кивнул я.

– Вот и хорошо, когда у тебя не будет семечкового масла, ну… этого, как его…

– Что за семечковое?

– Ну, вот как-то оно называется…

– Подсолнечное? – подсказал я.

– Точно, – хихикнула моя собеседница, – я всё время забываю, как оно называется. Так вот, если у тебя закончится это масло, ты попроси у художника льняного и пожарь картошку. Не пожалеешь. Лучше, чем картина, зуб даю…

Танька так смешно произнесла свою клятву «зуб даю», что я не выдержал и рассмеялся, вспомнив Андрея-барсеточника. Тот тоже так говорил, но его «клятва» звучала совсем не смешно. А тут…

– Ты чего? – насупилась Танька. – Не веришь, что ли?

– Верю, верю, – успокоил я девчонку.

– А чего ржёшь тогда, как конь бургудонский?

Я снова стал смеяться. Это не девчонка, а какая-то маленькая жена юмориста Петросяна. Как скажет что-нибудь – хоть стой, хоть падай.

– Танька, что у тебя за слова такие? Какой, ты говоришь, конь? – утирая слезу, переспросил я.

– Бургудонский. Не слышал, что ли?

– Не слышал, – замотал я головой. – Ты не обижайся, я не над тобой смеюсь. Просто слова смешные.

– Ничего смешного. Так и дедушка говорил, и папа, и Димка. У нас все так говорят. И никто не смеётся.

– Ну я-то впервые слышу, вот и рассмеялся. Ладно, проехали. Не злись на меня. Может, я туплю. Не каждый же день меня грабят.

– Да, – согласилась Таня, – это нервы. Бабушка говорит, что от нервов человек не ведает, что творит.

Интересно, кто-нибудь и когда-нибудь внесёт вот такие истории в учебник обществознания? Я слушал девочку, а сердце моё колотилось так, что я боялся, как бы оно не выпрыгнуло наружу.

– Слушай, а в школу вы ходите? – вдруг вспомнил я.

– Я скоро пойду в первый класс, а Димка бросил школу. Говорит, как мать или отец выйдет, пойдёт доучиваться. Он пять классов закончил. А ты учишься?

– Да, – кивнул я. – Но сейчас ведь каникулы.

– В каком классе?

– В седьмом.

– Школа хорошая? – Танька задавала вопросы так, будто я общался со своей одноклассницей. Если бы не её малый рост и детский голос, можно было бы подумать, что рядом со мной сидит девчонка лет двенадцати-тринадцати.

– Хорошая, – ответил я и спросил: – А ты хочешь учиться?

– Хочу, – вздохнула девчонка. – Я бы могла уже и в этом году пойти в школу, но Димка сказал, что рано. Хочешь сладенького? На! – Она протянула мне конфету.

– Спасибо, – ответил я и выставил руку, но вдруг, резко отдёрнув, спросил: – А у тебя-то ещё осталось?

– Нет, – закачала головой Танька, – у меня одна.

– Так нельзя, – сказал я, отстраняя её руку, – я не возьму. Сама скушай.

– Ты что, не любишь конфеты? – удивилась она.

– Люблю, но я не могу взять последнюю…

– Это не последняя, – рассмеялась девочка.

– Как? – удивился я. – Ты же сама сказала, что у тебя всего одна конфета.

– Одна, – согласилась Таня, – но она не последняя.

– Так не бывает, – возразил я. – Если конфета одна, то она и есть последняя.