Двенадцать лет с Гитлером - [11]

Позже стало ясно, что за три с половиной года Гитлер полностью сбросил со счетов политическое завещание Гинденбурга.

Среди своего окружения сам Гитлер всегда утверждал, что эта бурная реорганизация в армии и министерстве иностранных дел имеет целью лишь пустить всем пыль в глаза и скрыть истинную причину отставки Бломберга. Сегодня не может быть никаких сомнений в том, что дело Бломберга стало одной из тех замечательных возможностей, которой Гитлер не преминул воспользоваться для достижения своих тайных целей. Вероятно, он чувствовал, что не за горами то время, когда ему придется направлять внешнюю политику к «высшей миссии нации». Отставка Бломберга была для него знаком судьбы. Он воспользовался ею для создания оберкоманды вермахта, сделав ее безличным военным инструментом, необходимым для беспрекословного выполнения его приказов. В это же время он объявил себя Верховным главнокомандующим вооруженными силами и приблизил к себе человека, который без малейших колебаний стал проводить внешнюю политику хозяина.

В конце февраля 1938 года позиции Гитлера укрепились настолько, чтобы принять решение относительно Австрии. С 1934 года австрийские национал-социалисты сидели по тюрьмам или жили в изгнании в рейхе. Австрия была родиной Гитлера, и он чувствовал по отношению к ней некоторые обязательства. Он хотел после долгого вынужденного бездействия, наконец, как он однажды выразился, заставить Шушнига «говорить по-немецки». Я не знаю точно, приглашал ли он Шушнига в Берхтесгаден перед тем, как задумал ввести войска в Австрию. Если и приглашал, то целью этого, безусловно, было произвести впечатление на Шушнига военной мощью Германии и убедить его изменить политический курс на тот, который совпадал бы с курсом рейха. По-моему, если бы Гитлер с самого начала замышлял вторжение в Австрию, подобный визит был бы излишним. Приказ войскам войти в Австрию был отдан только – судя по рассказам Гитлера – после того, как Шушниг не сдержал своих обещаний. Я впервые узнал о серьезном намерении Гитлера вторгнуться в Австрию, когда уже сидел в машине, и только тогда мне сказали, куда направляется наша автомобильная колонна.

Все прошедшие годы я наблюдал восторженное отношение народа к Гитлеру. Но демонстрации, когда он въезжал в Линц и Вену, были, пожалуй, самыми искренними из тех, что я видел. Если бы до вторжения в Австрию Гитлер не был убежден в своей высшей миссии спасителя нации, после столь бурного приема ему бы пришлось в этом убедиться.

Первые двадцать четыре часа после вторжения в Австрию Гитлер еще не думал об аншлюсе[6]. Боясь интервенции других сил, он хотел, чтобы австрийский президент Миклаш назначил национал-социалистическое правительство. На следующий день в полдень в «Вейнзингер-отеле» в Линце Гитлер прочел подготовленный мною отчет о реакции зарубежной прессы. Все зарубежные газеты представляли присоединение Австрии как уже свершившийся факт, и их беспокойство по этому поводу подало ему идею. Он спросил: почему бы на самом деле не произвести аннексию, в которой его уже обвинили? После нескольких часов колебаний он окончательно принял решение в пользу аншлюса, созвал специалистов-администраторов и приказал им подробно разработать процедуру вхождения Австрии в рейх. Это почти невероятно, но подобный исторический инцидент не единственный в карьере Гитлера. Иногда слух, пронесшийся в лживой прессе, наталкивал его на мысль сделать то, чего он делать не собирался. Поскольку я так часто передавал ему сводки новостей, у меня была полная возможность наблюдать психологическую сторону подобных случаев. Сообщение в газетах о его намерениях нередко подавало ему идею. Как ни странно, но это факт.

Когда Гитлер по радио сообщил немецкому народу о «величайшем достижении моей жизни: вхождении моей родины в рейх», он уже был опьянен успехом. Это чувство не покидало его несколько лет и служило важной мотивацией будущих действий.

Сразу же после аншлюса, в апреле 1938 года, Гитлер провел в рейхе всеобщие выборы. Это были последние выборы. Одобрение или неодобрение «возвращения Австрии в рейх» расценивалось как приятие или неприятие режима. Таким образом, Гитлер искусно воспользовался ситуацией, чтобы связать немецкий национализм и немецкое чувство патриотизма с собственной персоной. Эмоциональное одобрение народом решения исторического вопроса, который оставался нерешенным в течение нескольких столетий, не давало ему права требовать согласия народа на его дальнейшие жестокие политические игры и их ужасные последствия. Всенародная радость по поводу аншлюса казалась ему мандатом на претворение в жизнь его планов. Год спустя он выступил против других наций. Это было предательством веры немецкого народа; даже если предположить, что сам он искренне верил в национальную необходимость своих действий, он все равно виноват в предательстве.

События вокруг судетского кризиса поздним летом и осенью 1938 года теперь можно рассматривать как последнее усилие оппозиционных сил переговорами сдержать стремительное продвижение Гитлера и направить его необузданные силы в мирное русло.