Двенадцать детей Парижа - [7]

Мальчик кивнул и улыбнулся.

Мысль о Лувре не вызывала особой радости у рыцаря. Когда он окажется там, между ним и тем, кто может знать местонахождение Карлы, встанет бесчисленное количество виртуозов интриги.

Королевский двор, или Maison du Roi[3], представлял собой огромную свиту, состоящую из паразитов. Тысячи чиновников многочисленных департаментов, погрязших в роскоши и коррупции, соперничали друг с другом за право транжирить богатства страны. Самым большим департаментом – больше военного и духовного – был Bouche du Roi. Королевская кухня. Судя по рассказам, король не мог даже надеть сорочку без помощи дюжины помощников, преимущественно знатного происхождения и с огромным жалованьем. Каждый стул его величества – испражнение, требовавшее присутствия знатных лиц у королевского стульчака, – был предметом тщательного изучения, хотя для Тангейзера оставалось загадкой, какие предзнаменования могут содержаться в его ароматах. И еще он сомневался, что Екатерина Медичи, устраивавшая бал, знает о существовании Карлы. Хотя кто-то во дворце внес имя его жены в список приглашенных, организовал ее путешествие и предоставил ей жилье.

Подавив приступ уныния, Матиас глотнул вина.

Он вспомнил, что супруга упоминала о каком-то парне из Menus-Plaisirs du Roi, департамента «малых забав». Как это ни удивительно, в него входили не те специалисты, которые присутствовали при испражнениях короля, а те, кто отвечал за его развлечения. Как же его звали? Письмо Карлы лежало в седельной сумке.

Когда к столу подошли две девушки, которых он лишил общества их кавалеров, Тангейзер поднял голову. Вторая юная парижанка держалась не столь дерзко, как первая, а волосы у нее были золотистыми, как солнечные лучи. Иоаннит встал и поклонился им.

– Мы принимаем ваше приглашение, – сказала девушка, которая спорила с ним.

– Весьма рад, – ответил Матиас, удивляясь самому себе. Его лакей остался сидеть, жадно глотая еду, и рыцарь обернулся к нему. – Грегуар, при приближении дамы джентльмен должен встать и поклониться.

Парнишка вскочил со скамьи и поклонился с таким усердием, что ударился лбом о стол. Девушки засмеялись. Грегуар обратил свою уродливую улыбку на Тангейзера, словно хотел сказать, что их веселье не должно вызывать его гнева. Вид обнаженных десен мальчика не стал менее отвратительным, но рыцарь улыбнулся.

– Это моя старшая сестра, Флер Малан, – представила ему золотоволосую девушку брюнетка. – А я – Паскаль Малан.

В их фамилии Матиасу почудилось что-то знакомое.

– Вы с юга? – спросил он новых знакомых.

– Мой отец из Марселя, – ответила Паскаль.

– Мне знаком каждый дюйм его гавани.

– А мы там никогда не были. Мы с Флер родились в Париже.

– Я очарован. Ешьте и веселитесь.

Девушки сели рядом с Матиасом на скамью и набросились на еду с еще большей жадностью, чем Грегуар. У Тангейзера же пропал аппетит. Посмотрев на груду своих пожитков, он понял, что нужно решить еще одну проблему. Королевская гвардия вряд ли пропустит его в Лувр с оружием.

– Значит, вы один из этих фанатиков, – сказала вдруг младшая из сестер.

– Дни, когда я был фанатиком, остались далеко позади, – возразил иоаннит.

Паскаль пристально смотрела на него.

– В любом случае, гугеноты любят проливать кровь не меньше других, – продолжал рыцарь. – Может, их зверства не столь многочисленны, но причина скорее в нехватке людей, чем в морали. И обе партии ненавидят мусульман и евреев – как и положено в этом мире.

Младшая Малан улыбнулась. Между передними зубами у нее была заметная щербинка, придававшая ее лицу несколько простодушное выражение и усиливавшая очарование девушки.

– Мартин Лютер ненавидел евреев по тем же причинам, по которым их ненавидят католики, – сказала она. – Однако он выдвинул и новые причины, свои собственные, а с учетом того, сколько времени было у церкви для размышлений на эту тему до того, как он появился, это большое достижение. Правда?

Девушка явно его дразнила, и Тангейзеру это нравилось.

– Лютер был чрезвычайно умен и придумал, что мы можем ненавидеть евреев по тем же причинам, по которым он ненавидел католиков, – продолжала Паскаль. – Он утверждал, к примеру, что и католики, и евреи верят, что спасение души гарантируется исполнением божеских законов, а не самой верой. Поэтому лютеранам удается сидеть на двух стульях. Они могут сочетать ненависть к евреям с ненавистью к католикам, не жертвуя богословской логикой.

– Ты заставляешь меня полностью пересмотреть представления об изощренности человеческого ума, – не стал скрывать Матиас своего удивления.

– Однако следует заметить, что Кальвин относится к евреям не так, как Лютер. Например, он включает их в число избранных Богом и приводит аргументы, что всем потомкам Авраама, в отличие от других народов, уготована вечная жизнь, – добавила его молодая собеседница.

– А евреи слышали эти добрые вести? – поинтересовался путешественник.

– И в отличие от Лютера и Рима Кальвин не обвиняет евреев в смерти Христа, – не отвечая ему, продолжала Паскаль. – Он в ней винит всех. Понимаете, Кальвин говорит, что евреи не могут быть особенно грешны, поскольку все люди грешны в равной степени и сравнения тут неуместны. Но именно поэтому евреев нельзя считать и меньшими грешниками, менее испорченными, чем все остальные.