Две жизни - [48]

Настасья задумалась. Иногда она морщила брови, иногда улыбалась, чуть прикрыв глаза.

— Ну что ж, — тихо проговорила она, — ты не парень, да и я не девка, авось не поцарапаемся.

Назарка схватил и горсть рыжую бороду.

— Валетка, Пальма! — кричала звонким голосом по утрам Настасья, держа в руках куски мяса.

Собаки срывались с обогретых за ночь мест, перескакивая через кусты, летели, распластав длинное тело, и с ходу ловили брошенный кусок, рыча рвали его, прижимая лапами к земле.

Холодало солнце. Падали сморщенные, умершие листья.

Жизнь, казалось Настасье, шла так же медленно и неуловимо, как и на прииске. Часто по нескольку дней она оставалась одна. Назарка пропадал на охоте. Настасья часами просиживала на берегу, подавленная, грустная, ничто не радовало ее и не волновало. Даже приход Назарки не вызывал радости и покоя.

— Соболек-то... Тебе на обнову. Поживем, всего вдосталь будет, — говорил Назарка, удовлетворенно оглядывая прибранный зим.

Единственное окно, на восток, казалось невидимым, настолько оно было чистым. Стол набело выскоблен, а после еды на нем появилась старая, хорошо выстиранная миткалевая скатерть, и в консервной банке стояли поздние осенние цветы, окруженные бессмертниками.

Назарка уже не мог долго быть без Настасьи, его тянуло домой.

Как-то в один из дней, в конце безлистного октября, он вернулся возбужденный и слегка испуганный. Теребя бороду, торопливо рассказывал:

— Где соболька-то поймал, у ручья, пошел опять туда... И сразу на сохатого наскочил. Выстрелил, а сохатый убег по ручью. Собаки за ним. И всюду, где гнались, кровавый след, а он все уходит. Ладно. Дело к вечеру, лег спать, а ночью и приснись сон, будто сохатый в ручье лежит. А ручей тот золотой... Утром догнал сохатого. А он и верно лежит в ручье. Оттащил его, вспомнил сон. Зачерпнул горстку со дна, промыл. — Назарка вытащил из кармана тряпицу и показал Насте несколько крупинок. — Золото ведь!

Настасья только взглянула и сразу закивала:

— Ага... Золото...

— Много людей погибло через него, — не сводя глаз с крупинок, проговорил Назарка.

— Ну, оно тем плохо, кто жадный, а нам только для хозяйства. Мыть-то умеешь? Инструмент есть?

— Никогда в жизни и не трогал проклятого.

Настасья рассмеялась:

— Ну вот, а испугался. И я не умею... А так-то разве возьмешь?

Вскоре с Найденовского прииска приехали трое. Все они были загорелые, с опухшими от вина лицами.

— Вот ты где, раскрасавица! — увидев Настасью, удивленно закричал рябой, коренастый старатель.

— Ну и дьяволы, никуда от вас не уйдешь, — засмеялась она.

— Смотри, Савка, землячку нашел! — крикнул он высокому тощему парню, стоявшему у лодки.

Тот коротко свистнул и, вытянув шею, кривляясь, подбежал:

— Наше вам с кисточкой!

Назарка хмуро смотрел на пришельцев. «Черт их занес!» — думал он. Настасья разводила огонь, резала мелкими пластами мясо, суетилась.

— А ты, Матюха, чего рот разинул? — набросился Савка на плешивого мужика. — Тащи подливку, чуешь, мясом несет в нашу сторону? А ты, хозяин, прости нас, грешных, выпьем мы — и вниз по матушке-реке Норе. Только ты нас и видел...

— Я ничего... Не каждый день человека нового увидишь, а тут троих зараз.

Зашипело на сковороде мясо, появились на столе водка, колбаса. Пили, рассказывали: строгости пошли на прииске, другие места искать поехали. Назарка присматривался, водки не пил.

— Настьку боишься пропить? — смеялся рябой. — Не бойсь, из тайги баб не возят.

Старатели, подвыпив, спорили, куда ехать. Настасья постлала на полу шкуры для ночлега.

Всю ночь Назарка не спал, думал.

— Они только пьяницы, а так — ребята смирные, — шептала ему Настасья. — Намоют — поделятся...

Утром, собрав старателей на зиме, Назарка рассказал о ручье.

— Харч мой и две доли из пяти мне. Но уговор — по-честному, по-таежному. Почую обман — ни капли муки не дам. А кто полезет — я и на медведя не раз ходил...

Тетрадь четырнадцатая

К полудню он привел их на ручей.

— Пытай, — сказал рябому и склонился, в нетерпении следя за его движениями.

Рябой зачерпнул в лоток немного песку и стал его промывать:

— Есть трошки.

Через два дня на берегу появился новый зим.

Как-то, придя домой, Назарка сказал Настасье:

— Знаешь, может, так сделать... Заместо кухарки к ним... А сама приглядывай, чтоб не хоронили золото-тка, да и промеж собой ладили.

Настасья охотно согласилась.

В течение нескольких дней Назарка таскал к ручью муку, соль, мясо. Изредка спрашивал рябого:

— Как?

— Нельзя хвастать, уйдет...

Назарка строго уважал приметы, но все же ночью осторожно спрашивал у Настасьи:

— Ну как?

— Моют, а разве увидишь? — неохотно отвечала Настасья.

— Ну они вроде ребята ничего.

И вдруг все перевернулось. Назарка возвращался с охоты. Обычно с пригорка был заметен дымок. Теперь его не было. Назарка неторопливо шел, таща на спине громадного глухаря.

У ручья было тихо. Лесная сорока воровато поглядела на него и взлетела на крышу нового зима.

Назарка пробежал к дому, прислушался. Тихо. Только звенит ручей, прыгая с камня на камень.

Рванул дверь — и отпрянул. Савка и Матюха мертвые лежали на полу. Рябого и Настасьи не было».

— А ты чего все пишешь-то? — спросил меня Назар Илларионович.