Две жизни Пинхаса Рутенберга - [18]

В субботу Рутенберг слышал, что Гапона хотели арестовать, но это не удалось, так как он был окружён плотной толпой рабочих.

4

Гапона Рутенберг увидел только утром 9 января среди рабочих, бледного и растерянного.

— Отец Георгий, я пойду с Вами.

— На богоугодное дело идём, Пётр Моисеевич, — сказал Гапон. — Нас там будет более двухсот тысяч.

— Есть у Вас какой-нибудь план?

— Нет, милый. Но мы всё равно пойдём.

— Войскам раздали боевые патроны. Они отрезали окраины от центра города. Войска, отец Георгий, будут стрелять.

— Не думаю, — неуверенно ответил Гапон. — Я написал письма министру внутренних дел и царю с призывом избежать кровопролития.

— Вы получили от них ответ?

Священник беспомощно развёл руками. Пинхас вынул из кармана пальто лист с планом города, где он заранее сделал отметки, и передал его Гапону.

— Отец Георгий, я предлагаю для процессии такой путь.

Гапон посмотрел на план и согласно кивнул.

— Если войска будут стрелять, нужно забаррикадировать улицы и взять из ближайших магазинов оружие, — сказал Пинхас. — С ним будем обязательно прорываться к Зимнему дворцу.

— Дельное предложение. Я принимаю.

Священник даже несколько приободрился. Плохо скрываемый страх, сковавший его тело и терзавший душу, ушёл, сменившись покоем, который всегда настаёт, когда появляется человек со здравым смыслом и уверенностью в себе.

— Мы с тобой пойдём во главе пятидесятитысячного шествия, Пётр, — произнёс он. — Нужно взять из часовни хоругви, иконы и кресты.

Посланные рабочие принесли ещё царские портреты и епитрахиль, в которую тут же облачился Гапон. Во дворе Нарвского отделения «Собрания» было уже много народа. Прежде, чем двинуться в путь, надо было объяснить людям, на что идут.

— Скажи им, Пётр, — попросил священник.

Пинхас вышел на крыльцо и поднял руку. Толпа смолкла в ожидании.

— Отец Георгий попросил меня сказать вам, что солдаты могут открыть огонь и к дворцу не пропустят. Хотите вы всё-таки идти?

Толпа одобрительно зашумела, и послышались крики: «Пойдём и прорвёмся на площадь». «Нам нечего терять».

Он объяснил, какими улицами идти и что делать в случае стрельбы. И назвал адреса ближайших оружейных лавок.

— С богом, — произнёс Гапон и дрогнувшая толпа, стиснутая было у ворот, вылилась на широкую улицу.

«По-бе-еды бла-аго-вер-ному импе-ра-то-ру на-ше-му Ни-ко-ла-ю Алек-сан-дро-ви-чу…» — звенело фанатической уверенностью заклинание, которое должно было отвести от неё всякое зло.

Нарвские триумфальные ворота с шестёркой коней скульптора Клодта, холодно блестели камнем и железом. Через их высокий пролёт девяносто лет назад прошли возвращавшиеся из Европы русские войска — победители Наполеона. Но сегодня эти войска стояли возле них с заряженными винтовками перед шедшим с челобитной к царю народом. Увидев за поворотом ряды солдат, запели ещё громче и пошли твёрже и уверенней. Шедшие впереди рядом с Рутенбергом хоругвеносцы хотели было свернуть на боковую улицу, но толпа сзади напирала и все двинулись прямо. Неожиданно у Нарвских ворот появился кавалерийский отряд с шашками наголо и разрезал процессию надвое по всей её длине.

— Вперёд, товарищи! — прохрипел шедший рядом с Пинхасом Гапон, почувствовав смятение толпы.

Процессия сомкнула ряды и двинулась дальше. Кавалерийский отряд опять пропорол толпу, но уже в обратном направлении, и помчался к Нарвским воротам. Один казак пронёсся рядом с Рутенбергом, шашка просвистела над его головой, и он ощутил запах взмыленного коня. Но теперь это его уже не беспокоило: впереди перед огромными воротами две шеренги солдат ожидали приказа. И в этот момент он услышал голос офицера, за которым последовал резкий треск залпа. Рядом с ним падали скошенные пулями люди, раздавались предсмертные стоны и проклятья. Солдаты стреляли три раза, долго и беспощадно. И каждый раз те, кто не успел бежать, падал на снежный наст, укрываясь от пуль. Когда прекращали стрелять, живые поднимались и убегали, но пули доставали и их. После третьего раза никто не поднялся.

Через несколько минут после третьего залпа Рутенберг поднял уткнутую в снег голову. Рядом с ним валялись хоругви, кресты, портреты царя и окровавленные трупы людей, среди которых он узнал ближайших соратников Гапона Ивана Васильева и Филиппова. Отец Георгий стонал слева от него. Пинхас толкнул его, и голова священника показалась из-под шубы с одетой на неё епитрахилью.

— Батюшка, ты жив?

— Жив, Пётр. Но меня в руку ранили.

— А ползти сможешь?

— Смогу.

— Тогда давай.

И они поползли через дорогу к воротам ближнего двора. Рутенберга потрясло количество корчившихся, мечущихся и стонущих от боли и ужаса раненых и здоровых людей.

— Нет больше бога, нет больше царя, — прохрипел Гапон, сбрасывая с себя шубу и шитую золотом епитрахиль, и Пинхас ещё раз поразился способности священника выразить в нескольких словах суть происходящих событий.

Рутенберг сразу же понял, что грядущая революция станет делом не кучки интеллигентов, а всего народа, утратившего веру в бога и царя. Гапону перевязали куском нижней рубахи кровоточащую рану на руке. Какой-то рабочий протянул ему шапку и пальто и он, кивнув ему в знак благодарности, надел их. Небольшой группой по задворкам и канавам добрались до дома, населённого рабочими. Один из них стал стучаться в двери квартир, но ни одна после коротких переговоров не открылась. Пинхас понял, что все боятся и надо спасать Гапона.