— Вы лжете! — прошипела она. Холмс пожал плечами.
— Любой химик подтвердит это, — сказал он, бережно укладывая бумаги в карман своего плаща. — Бесспорно, это подлинные документы о браке Франсуазы Пеллетан, — продолжал он. — Но настоящее имя жениха подчищено и в брачном свидетельстве, и на странице регистрационной церковной книги в Валансе, после чего было вписано имя Генри Коруина Гладсдэйла. Не сомневаюсь: если окажется необходимым, микроскопическое исследование обнаружит следы подчистки. Но сами чернила являются решающим доказательством и служат примером того, как из-за небольшой ошибки могут рухнуть самые хитроумные планы. Так могучий корабль может разбиться о небольшую роковую скалу. Что касается вас, мадам, то, когда я припоминаю все, что вы проделали для осуществления своих планов против беззащитной женщины, мне трудно подобрать для сравнения какой-нибудь другой пример столь хладнокровной жестокости.
— Вы смеете оскорблять женщину!
— Вы строили планы погубить человека. Этим вы лишились права на привилегию женщины, — сказал он жестко.
Она глядела на нас со злой улыбкой на восковом лице.
— Во всяком случае, вы поплатитесь за это, — сказала она уверенно. — Вы нарушили закон.
— Верно. А теперь звонок, — сказал Шерлок Холмс. — Моим оправданием будут подделка вами документов, попытка шантажа и, заметьте, шпионаж. Так вот, в знак признания ваших «дарований» я даю вам неделю сроку, чтобы покинуть эту страну. После этого срока о вас будет сообщено властям.
Наступило напряженное молчание, после чего, не произнеся ни слова, Эдит фон Ламмерайн подняла белую изящную руку и молча указала нам на дверь.
* * *
На следующее утро в двенадцатом часу, когда посуда еще не была убрана со стола, Шерлок Холмс, вернувшийся с визита, сменил сюртук на старую куртку и сидел в кресле.
— Вы видели герцогиню? — спросил я.
— Да, и рассказал ей обо всем. Исключительно из предосторожности она передала на хранение своему юристу документы с поддельными подписями ее мужа, а также мои письменные показания по этому делу. Но ей теперь нечего бояться Эдит фон Ламмерайн.
— Этим она обязана вам, мой дорогой! — воскликнул я от всего сердца.
— Ну, ну, Уотсон. Дело было достаточно простое. Сама работа явилась для меня наградой.
Я пристально посмотрел на него.
— Вы выглядите немного утомленным, Холмс, — заметил я. — Вам нужно было бы съездить на несколько дней в деревню.
— Может быть. Но это потом. Я не могу уехать из города, пока мадам не покинет наши берега: ведь она особа весьма ловкая.
— Что за прекрасная жемчужина в вашем галстуке? Не помню, чтобы я ее видел прежде.
Мой друг взял два письма с каминной доски и перебросил их мне.
— Их принесли, когда вы ходили к своим пациентам, — сказал он.
Одно из них со штампом Каррингфорд-хауза гласило:
«Вашему рыцарскому заступничеству, Вашему мужеству я обязана всем. Такой долг невозможно оплатить. Хотелось, чтобы эта жемчужина, древний символ верности, была подарком на память о жизни, которую Вы мне возвратили. Что касается меня, то я никогда этого не забуду».
В другом письме — без штампа и подписи — было написано:
«Мы скоро встретимся снова, мистер Шерлок Холмс. Я не забуду о вас».
— Все дело в точке зрения, — усмехнулся Холмс. — И мне еще, возможно, придется встретиться с обеими женщинами, которые говорят одно и то же.
Затем, опустившись в кресло, он лениво потянулся за своей трубкой.
