Две жемчужные нити - [76]

— Ну что же я, глупая, — сквозь слезы пыталась улыбнуться Марта. — Тут счастье такое, своих увидела, а они, окаянные, льются. Как тогда, Анри, помнишь? — повернулась она к мужу, и тот закивал в ответ. — Он у меня понимает по-нашему. Выучила его, еще когда в лагере были. Это я вспомнила, как к нам в порт прибыл первый советский теплоход. Мы тогда все по-праздничному нарядились, я даже жемчуг надела, он у меня тогда дома был, только-только выкупила из ломбарда. Сердце будто чуяло, что тот день для нас радостным будет. Ну вот, приходим в порт, а народу тьма-тьмущая. Я своих ближе к причалу тяну, хоть рядом с теплоходом, с людьми советскими постоять. А как вплотную к борту подошли, у меня и вырвалось: «Нет ли кого из Новограда?» — земляков, мол, нет ли. Думала, и не услышал меня никто, там ведь такой шум стоял. Ан нет. Уж когда мы уходить собрались, спустился по трапу сам капитан и прямо к нам идет. Я так и обмерла. Неужто, думаю, неужто? А капитан, старательно так выговаривая французские слова, спрашивает меня: «Мадам, я из Новограда. Что вас интересует?» Мне бы хоть землицы из вазона у него попросить. А у меня язык отнялся. Руки-ноги дрожат. Господи боже мой, неужто за все мои страдания такое счастье! — Марта вышла из-за стола. Видимо, воспоминание сильно взволновало ее. — Погодите чуток, милые… Даже говорить сейчас трудно…

— Успокойся, Марта, — потянул ее за руку к столу Анри. — Очень она тогда переживала. Мне пришлось капитану все объяснить: и что сама она оттуда родом, и что сестра у нее там, и что земли родной горсточку хочет Марта попросить. Говорят, у родной земли дух особый. И что по лагерям ей пришлось скитаться, — он неторопливо вел свой рассказ, путая украинские слова с французскими, и гладил руки Марты. — Капитан выслушал меня, сам пошел на теплоход, нас звал подняться на палубу, но мы тогда Сибири боялись и оробели.

Женщина спокойными, но все еще печальными глазами смотрела на Петра, а тот сравнивал ее с Олесей. Сестры были очень похожи друг на друга. Только старшую словно угнетало что-то. Казалось, она устала от жизни. А ведь внешне Марта была красива, и даже простенькое платьице выглядело очень эффектно на ней.

— Марта, — поднялся Петр. — Я хочу поднять тост за счастье вашей семьи и за ваше лично. Жаль, что судьба забросила вас так далеко от родины, что пришлось вам столько пережить.

Все встали и молча выпили.

— Мне ли одной пришлось! В глубоком подземелье, за крепкими железными воротами, нас были тысячи. А эсэсовцы — с проволочными нагайками… Чуть что не так — или собак на тебя натравят, или виселица. Номера нам, как тавро скотине, на руке выжигали. Вот глядите, на всю жизнь память осталась, — Марта закатала рукав, и взгляд ее стал ненавидящим. — Как скелеты все были. Вот и он такой же, костлявый, тощий, казался длинным, как жердь, — глаза Марты вмиг потеплели, — хоть и под солнцем жил, а не как мы — под землей… Как уж он меня заприметил?

— Я даже все о тебе разузнал, — улыбнулся Анри. — И кто ты, и что ты.

— Разузнал… Он мне, помню, розу белую однажды принес и сунул в руки, чтоб охрана не видела. А я держу ее и понять не могу: вправду я ему по душе пришлась или, может, подвох какой? Ведь первый раз в жизни цветок мне дарили. Так и не поняла вначале, А он вскоре букетик гвоздики принес. Протягивает его, а сам все кланяется, словно прощения просит. И глаза печальные, прямо душу выворачивают.

— Значит, любовь оказалась крепче неволи? Это ведь очень примечательно, Марта. А теперь как живете? Как детишки растут?

— Да все как будто ничего. Как попали сюда после всех пересыльных лагерей — я ведь в американской зоне оказалась, не пустили меня на Украину, — поженились мы с ним, да и остались здесь — по их закону жена за мужем должна следовать.

Первые годы, думала, умру от тоски по Украине, теперь свыклась понемногу. Время свое берет. А потом дети пошли… — Марта задумалась. — Я вначале все удивлялась, все не по-нашему во Франции. Родила Ромена, вернулась из больницы, а в доме пустота, Анри все продал. Роды стоят очень дорого… А вот когда ее родила, — показала Марта на дочь, — еще большие деньги заплатили. За девочек дороже берут… Подрос сынок, работать пошла, на ткацкую фабрику. Больше, правда, дома сидела, очень он у нас болел. А докторам тоже нужно платить, и немало. Да и боишься, что с фабрики уволят. Бывало, уйду на работу, сыну и трех еще не было, запру его одного на целый день в комнате… Все было, — вздохнула она. — Или вот: на одежду, обувь и транспорт мы тратим меньше, чем на налоги. Бывает, франк на черный день трудно отложить. Вам это странным небось кажется. Мы до войны об этом не думали. Ни отец, ни мама. А дочке вот приходится. — Марта снова вздохнула и тут же вдруг решительно тряхнула головой. — Ну, что это я все плачусь. Надоело вам, поди, мои жалобы слушать. Посмотрите лучше, как живем, — и она первая вышла из-за стола.

В комнате, где они ужинали, стоял квадратный стол, четыре по числу членов семьи стула, горка-буфет, диван в углу, у окна газовая плита на две конфорки и шкафчик для посуды. В другой комнате с трудом умещалась широкая двухспальная кровать, платяной шкаф и две детские кроватки. Тумбочка, на ней — старенький радиоприемник и ночничок с бумажным абажуром. Ни кухни, ни ванной не было…