Две зари - [57]

– Он ведь глаз потерял, – заговорил Мистина, пока те трое, вновь онемев от неожиданности, пытались опомниться, – первые годы ему в ратные походы не ходить, пока не привыкнет хорошо видеть поле одним глазом. А тем временем будет княжью дань собирать. Горинец кому попало не доверишь – там ведь брод, ворота на землю Бужанскую. Мой брат прошлым летом там чуть голову не сложил.

– Князь не желает там посадника сажать, – напомнил Радольв, но уже с сомнением.

– Он не сможет отказать в награде верному своему человеку, что потерял глаз на службе ему и земле Русской! – с радостной верой в благородство своего сына возразила Эльга. – Он не хотел, чтобы там сидели мои люди. Но с чего ему не желать, чтобы это место занял его человек? Разве Святослав своей дружине не друг, не радетель? Разве вы все ему – не сыны родные? Подумай, Вуефаст. Роду вашему и чести, и добра прибавится. Сын твой в таких молодых годах в передние мужи выйдет. А невестка будет – сама по себе клад, а не женка.

Эльга сделала знак Совке. Та скользнула в соседнюю клеть, где спали ближние служанки, и тут же вернулась, ведя за собой Обещану.

При виде нее Унерад чуть не встал от изумления – да и Вуефаст с Радольвом вскинули головы, глядя на нее во все глаза. До того они видели эту женщину, из-за которой поднялось столько шуму, всего один раз – в день возвращения дружины, когда Святослав подарил Обещану матери. Едва ли они запомнили, как она выглядит. Но и Унерад, который с тех пор несколько раз видел свою заложницу на княгинином дворе, тоже не сразу ее узнал.

Вместо некрашеной рабочей дерги и мешковатого вершника на Обещане было варяжское платье – синее, с отливом в черничный. Густо-синий шерстяной пояс подчеркивал тонкий стан и позволял платью выгодно обрисовать крепкие бедра. На голове был белый убрус, повязанный тоже по-варяжски – со свободным концом, спущенным на плечо, и в обрамлении белой ткани юное лицо Обещаны выглядело и свежим, и величественным. Бужанская вдова разительно изменилась: насыщенный цвет платья подчеркивал черноту тонких бровей-стрел, румянец, еще ярче разгоревшийся от смущения. Тонкие полоски голубого шелка с золотистым узором, украшавшие ворот и рукава, перекликались с цветом глаз и придавали всему ее облику оттенок греческой роскоши. Она встала возле госпожи, скромно глядя в пол, но даже Вуефаст не сразу смог оторвать глаз от ее вздымающейся груди.

– Ты погляди, какую я тебе невестку дарю! – с гордостью продолжала Эльга. – Ее тут видели серой кукушкой, но ей всего восемнадцатый год – ее одеть хорошо да показать людям, от зависти все обомлеют. Такую красоту в тальбе томить – у самой сердце ноет. Я только объявлю, что хочу дочь боярина укромовского замуж отдать – под воротами женихи гурьбой соберутся.

Обещана подняла глаза и робко взглянула сперва на Вуефаста, в чьем праве было решить ее судьбу, потом искоса, с робким, завлекающим лукавством, – на Унерада. И глаза ее, сиявшие еще ярче от соседства с синим платьем, будто окатили мужчин напротив сине-голубой теплой волной.

– Подумай, Вуефаст, с женой посоветуйся, – закончила Эльга. – Если надумаешь – до весны свадьбу справим, а весной, как дороги просохнут, пора будет молодым и в Горинец отправляться, свое гнездо вить. Чтобы к новой зиме, как князь по дань соберется, уже служба была справлена.

– Как быстро у тебя все… – отозвался Вуефаст, тем не менее не в силах оторвать глаз от стройного, крепкого стана молодой женщины.

При взгляде на нее так и виделся исток могучего рода, десять здоровых сыновей, которых принесет она, и полсотни будущих внуков.

– Так мешкать нам некогда! Или ты не знаешь, что Святослав хочет до Гургана дойти? А туда путь неблизкий, на одном месте топтаться – время упустить.

Из гордости Вуефаст никак не мог дать ответ сразу, Эльга того и не ждала. Сперва ему нужно было уладить все дела в своем семействе: пройтись плетью шелковой по спине неразумного сына, что чуть не опозорил род постыдной тяжбой, а потом убедить жену, что это сватовство надо принять.

Через день к Эльге явился Унорог, брат Вуефастовой жены, и принес в шелковом платке яблоко – самое лучшее, какое можно было сыскать в закромах в конце зимы, а в яблоко были воткнуты семь серебряных милиарисиев Романа Старшего. Это был подарок от жениха невесте, и стало ясно, что именно так Унерад и Обещана теперь называются. Обратно боярин Унорог отправился, неся на плече длинный вышитый рушник, и это всему городу дало понять, что дело слажено.

Святослав тоже принял новость не сразу. Однако главные его возражения были предупреждены самим замыслом. Дань, завоеванную оружием его дружины, получать будут его же люди. Святослав, великодушный и щедрый к своим, не мог отрицать, что Унерад, в двадцать с чем-то лет лишившись глаза у него на службе, имеет право на хорошую награду – посадничество и красивую жену. А что ему же необходим мир в порубежной волости и свой человек в городце при броде, Святослав понимал и сам. Замысел был так хорош, что даже въедливый, не расположеный к соглашению со Святой горой Сфенкел не нашел, к чему придраться. Более того: под конец он искал подвох уже из зависти.