Две зари - [148]

Лют, как ни хорошо ему здесь жилось, не жаждал сидеть у своего тестя до самого Карачуна. На третий день он прямо с утра повел Олега Предславича смотреть на тело. Малуша увязалась за ними. Дед хотел ее отговорить, но она настаивала – ведь это был последний для нее случай, причем один из немногих, увидеть своего отца перед разлукой навек.

С утра опять шел дождь. Накинув толстые вотолы, вышли на окраину Веленежа, где у самого тына для Володислава устроили временную могилу. Во влажном воздухе острее ощущался пряный запах палой листвы, схваченной изморозью.

– Уж убрать бы его поскорее, – вздохнул Перемил. – У меня все бабы и чада с ума посходили, всякий вечер им мертвец мерещится, будто бродит по двору, в темных углах стережет. Я уж им толкую: он и связан, и маком обсыпан, и железом обложен, и заговорен! Да им лишь бы болтать. Бабы, чего взять?

– А что вы в городе-то его положили? – спросил Олег. – На поле бы вырыли яму, не было б такого страху…

– Э не-ет! – Лют решительно покачал головой. – Второй раз, жма, он меня не проведет! Он уже лежал так однажды – во рву Искоростеня. Мы думали, насовсем упокоился, а он взял да и выполз! Сейчас положу я его на поле, а тело выкрадут отроки его, опять оживят! Или скажут, будто оживили… Волчья мать ведает, где его дружина разбойная сейчас бродит, – с досадой добавил он, помолчав. – Мне сейчас и без того дел довольно, чтоб их в лесах выискивать.

Глянув на Люта, Олег Предславич поймал пристальный взгляд его глубоко посаженных ореховых глаз. И отвернулся. Он-то знал, откуда пришли эти люди – из Вруцкой волости, где с его ведома осела немалая часть давней Коловеевой дружины. И Лют догадывался, что он знает. Но Люту было поручено довезти до границы Святославовых владений Адальберта и Горяну, и в другие заботы он предпочел не углубляться.

Вид временной могилы красноречиво говорил о страхе местных жителей. По четырем ее сторонам лежали топоры – острием к яме, земля была густо усыпала маковым и льняным семенем. Ведун сыпал, шепча заговор: дескать, как все семя сочтешь, тогда из ямы выйдешь… Яма была прикрыта щитами, уложенными на жерди. Отроки начали их разбирать. Дружина Люта, люди Олега, обитатели городца толпились поодаль: было любопытно поглядеть, но страшно подходить ближе.

Щиты и жерди сложили рядом с ямой, на кучу вынутой земли. Взялись за концы веревок, спущенных вниз. Потянули. Повеяло духом стылой земли, смолы и еще кое-чем неприятным – мертвечиной. На открытом влажном воздухе, на ветру, вонь была не так сильна, но Малуша невольно поморщилась. Этот запах был первым приветом от ее отца, полученным за год. И другого уже не будет.

Выволокли на веревках сверток в черной от смолы бычьей шкуре, обвязанный веревками – на вид такой большой, что Малуша содрогнулась и подумала: это не может быть отец! Володислав был роста небольшого, почти женского, и могучим сложением не отличался, а тело внутри свертка казалось огромным. Веревки разрезали, стали разворачивать шкуру – наружу высунулись еловые лапы, которыми было обложено тело.

Но вот сняли и их. Отроки отошли. Олег Предславич и Етон первыми шагнули ближе; тот и другой невольно держались за рукояти мечей. Снова повеяло смолой и мертвечиной, и второй запах был сильнее.

Несколько мгновений те двое молча смотрели на тело, своими спинами загораживая его от Малуши.

– Ну, что? – спросил Лют, не видевший, чем здесь так долго любоваться.

– Да, – Олег Предславич перевел на него взгляд. – Я подтверждаю. При тебе, Лют Свенельдич, при князе Етоне плеснецком и родиче твоем Перемиле я свидетельствую: этот человек – Володислав, бывший князь деревский, мой зять.

Весь последний год Олег и Володислав прожили в одной волости и виделись часто, поэтому он, как никто другой, мог уверенно опознать тело. Его подтверждения при троих знатных свидетелях было достаточно, чтобы снять все возможные сомнения.

Малуша осторожно двинулась вперед. Было страшно, но она ведь пришла не для того, чтобы потоптаться за дедовой спиной. Выдвинувшись из-за Олегова плеча, она боязливо глянула. Заранее стиснула зубы, чтобы не дрожать.

Труп выглядел, пожалуй, не так страшно, как она ожидала. Кожа приобрела отвратительный буровато-желтый цвет, который сам по себе кричал о присутствии смерти, но, поскольку смертельную рану Володислав получил в спину, лицо осталось незатронутым. Веко единственного глаза ему опустили еще на месте гибели, только рот был приоткрыт, показывая отсутствие нескольких зубов сверху и снизу со стороны шрама. На лице виднелось немного мелкого сора: частички хвои, земли.

Малуша прижалась к Олегу; тот обнял ее одной рукой. Она смотрела на это страшное изувеченное лицо и пыталась вспомнить отца таким, каким знала его до гибели Искоростеня. Но в тот день ей было едва пять лет, и отец рисовался в памяти неким белым пятном выше уровня ее глаз. Помнился лишь высокий лоб и светлые волосы. Володислав не слишком часто проводил время с малыми детьми, и Малуша не могла вспомнить его лицо молодым, неповрежденным. Зато хорошо помнила, как испугалась, впервые год назад увидев вот это одноглазое лицо. Как постепенно привыкала к нему, все больше увлекалась беседами с тем, кто назвался ей Малком из Кольца. Как однажды Эльга застала их за этой беседой, как ее потом допрашивали княгиня и Мистина, пытаясь выведать, о чем с ней говорил этот человек… Как лишилась чувств, уже после его бегства узнав, что это был ее отец… И вот он лежит, навек безгласный и бездыханный. Встреча с ним пробудила разум Малуши – заставила ее осознать, кто она и где ее место, найти свой род и понять свой долг. Из ребенка сделала ее взрослой. И пока Володислав был жив, Малуша тайно, даже себе самой в этом не признаваясь, ожидала, что он выведет ее из неволи. Вернет стол деревский себе и ей, снова сделает ее княжной. Но теперь все кончено. Ему дорога – в сырую землю, а ей… Она так и проживет жизнь внучкой вруцкого посадника. За домом глядеть, на павечерницах прясть, за клюквой ходить… Никаких иных дорог в грядущее у нее больше нет.