Две зари - [145]

Олег Предславич ласково гладил Малушу по опрятно причесанной голове с девичьей тканкой и тайком вздыхал. Старшая его дочь была счастлива в новом браке, но жила за тридевять земель – приведись ей умереть, он узнает об этом, может, через год. Брак Горяны был сплошной бедой от начала до конца, и теперь какой-то неведомый немецкий бискуп везет ее в далекий город Кведлинбург. Эльга уверила его, что Горяна по доброй воле избрала эту участь, желая жить только для бога. Олег Предславич не подозревал обмана – он знал, как горяча вера его младшей дочери и любовь к богу. Но он, отец, не увидит ее больше никогда в жизни. Он мог бы перехватить ее на Моравской дороге, чтобы хоть попрощаться, но предпочел поехать за Малушей. Внучка, юная дева, не властная над собой, нуждалась в его заботе сильнее.

– Я не хочу от тебя уходить! – Малуша положила руку на руку деда и сжала, на глазах ее выступили слезы от горького чувства, что этот человек – единственный на свете, кому ее жаль. – Ни у какого жениха… никто меня так любить не будет…

Олег Предславич обнял ее и прижал к груди ее голову, давая спокойно поплакать. Малуша еще смущалась в таких случаях – она не привыкла, чтобы кто-то ее обнимал, тем более мужчина. Ни у брата Добрыни, ни у Алдана, ее отчима, человека доброго, но не склонного к нежностям, такой привычки не водилось. Искренняя доброта Олега Предславича, составлявшая саму основу его человеческой сути, все еще изумляла Малушу – она и не знала, что бывают такие люди. И понимала, как ей повезло с дедом…

Олег Предславич знал, почему Малушу так внезапно выдворили из Киева и вручили ему. Эльга, вполне полагаясь на его здравомыслие, не считала нужным скрывать от него истинную причину. И как христианин, и как дед, он не мог желать внучке брака со Святославом, недозволенного сразу в двух отношениях, но не говорил с ней об этом, чтобы не терзать израненное сердце. И полагался на время и перемены – его собственный опыт говорил о том, что любые раны затягиваются. Но по тому же опыту он знал: никакие сердечные раны не бывают столь болезненны, как первые раны юной души.

Мысли о каких-то других женихах Малушу не утешали. У нее уже был «другой» – Торлейв. И что вышло? Святослав наложил запрет. Другому не отдал – да и за себя не взял. Может, права была вуйка Горяна, что отказалась от всех на свете мужчин и вручила любовь и верность свою одному только богу!

Еще одно огорчало и тревожило деда и внучку – необъяснимое исчезновение из Коловеевой веси Володислава. Казалось бы, тот должен был с нетерпением ждать возвращенную дочь – но к их приезду из Перезванца Володислава не было во Вруцкой волости. Исчез и Коловей со всей дружиной. Оставшиеся дома отмалчивались, дескать, бояре нас не уведомляют, куда едут. Олег Предславич терялся в догадках: ему было неизвестно, какая такая могла найтись важная причина, чтобы увести Володислава из дома как раз тогда, когда он мог наконец обнять свою дочь и обрести хотя бы осколок бывшей семьи.

Близилось предзимье, по утрам подмораживало, хрустел под ногами белесый ледок на застывшей грязи. В один из этих дней Малуше выпало приключение – да такое, какое она в прежней своей киевской жизни и вообразить не могла.

Вместе с десятком девок Малуша отправилась за клюквой. Простые девки по ягоду ходят годами – с детства и до замужества, но для нее это было совершенно новое развлечение: в пору предзимья Эльга с приближенными в леса не ездила. Девичью дружину возглавлял как заправский воевода Олегов оружник Соловец. Он хорошо знал окрестности, поскольку прожил здесь уже десять лет и имел обширную женину родню в весях, и всю дорогу развлекал девок разными байками. В лесу сам, будто жрец, принес жертву лешему, положив на пенек краюху хлеба и пару печеных яиц, а потом постоянно распевал, чтобы девки слышали его голос и не разбредались.

– Вам бы всем по звонку на шею, я б знал, где вы! – говорил он, и озорные девки начинали мычать и блеять, подражая стаду, пасущемуся в лесу.

Малуша не боялась заблудиться – лес чаровал ее, и это внушало не столько страх, сколько восторг. Мысли улетали куда-то, сами собой разворачивались в голове чудные видения, и складывалось убеждение, что все будет хорошо и что уже совсем скоро прямо в руки свалится какое-то большое, сладкое счастье. Горе ее растворялось в животворящей силе леса, будто капля в могучей реке, и душу заливало умиротворение. Даже о Святославе вспоминалось без прежней боли. Какое-то огромное, мудрое, доброе существо шептало ей прямо в душу: все еще наладится, вы увидитесь, он отзовется, и вы будете вместе. Все будет так, как ты мечтала. Даже еще лучше. Малуша бродила меж кочек, выискивая взглядом на блеклом сыром мху ярко-красные, будто пятна крови, ягоды клюквы, краем глаза присматривая, чтобы не наткнуться на змею, но одновременно перед внутренним взором ее сияли сокровища Царьграда и голубые глаза Святослава. Казалось, он где-то рядом – такой, каким она видела его в день первого приема греческих послов: в красном кафтане с золотыми орлами, с дорогим корлягом на ременной перевязи, не человек, а Солнце, сошедшее на землю. Вот вернешься с клюквой домой – а он там, уже ждет. Малуша понимала: этого никак не может быть. И в то же время это невесть откуда взявшееся ожидание было таким прочным, что она чувствовала себя счастливой.