Две тайны Аптекаря - [88]
— Так в чем же тогда дело?
— Я боюсь. И мне страшно в этом признаться.
— Чего ты боишься, Марк? Я ничего не понимаю.
— Боюсь всё испортить! И потерять тебя. Я не могу так рисковать, ты слишком дорога для меня. Наши отношения для меня слишком дороги! А секс может их разрушить!
Я поняла, что если он скажет еще хоть слово, моя голова просто лопнет.
— Хорошо, — сказала я, — давай закроем эту тему.
— Агата, — позвал он. — Только не клади трубку. Не обижайся. Я очень боюсь тебя потерять. Поговори со мной.
— Ладно. — Я помолчала немного и наконец заставила себя спросить: — Марк, скажи, а у тебя нет никакого фирменного знака?
— Ты о чем? — не понял он.
— Просто мы с Мартой сегодня были в одном необычном доме, и мне показалось, что именно ты его придумал… Там у двери была…
— Ах, это, — сказал он. — Да, у меня есть такая причуда. Я клею в облицовку, или в мозаику, или просто у двери керамическую плитку с птицей. Если кому-то не нравится, они могут ее оторвать. Но большинство оставляет. Из уважения ко мне. — Я услышала, как он улыбнулся. — Но и просто, потому что плитка красивая. Я заказывал их в Италии. Ручная работа.
— А что это за птица? — спросила я.
— Плащеносный удод, — сказал он, не раздумывая ни секунды. — А что?
— А… разве это не райская птица?
— Агата, я же архитектор, — сказал он устало. — Я не охотник на птиц и весьма далек от орнитологии. Откуда я знаю, к какому виду или классу, как у них там, она относится.
— Однако такое сложное название ты всё-таки выучил, — заметила я.
— Потому что я помню его с детства.
— Выписывал журнал «Птицы — наши друзья»?
— Нет, — спокойно ответил он. — Когда я был маленьким, мама подарила мне атлас. Очень красивый, что-то про тропики или про дикую природу, я точно уже не помню. Но зато помню, какие красивые там были картинки, и как вкусно пахла эта книга. Так вот, там была эта птица. Такая красивая, и название у нее было такое сказочное — плащеносный удод. В слове «удод», конечно, красоты не много, но зато «плащеносный» прямо застрял у меня в голове. Представляешь, такая волшебная птица, которая носит плащ. А почему ты спросила?
— Потому что это как раз и есть райская птица.
— Агата, я, честно, не в курсе. Если хочешь, мы посмотрим в справочник или позвоним в зоопарк. Для меня это просто птица из детства. Из книжки, которую купила мне мама. А зачем тебе именно райская птица?
— Марк, ты что? Мне же каждый день приходят сообщения про райских птиц. С них же всё и началось.
— И что?
Он замолчал, а потом почти заорал в трубку:
— Ты что, решила, что это я? Ты с ума сошла?!
— Марк, прости, но я уже не знаю, кого мне бояться. Я подозреваю всех кругом, даже собственную маму и местного дворника.
— Ты думаешь, что я мог тебе угрожать? Что я ненормальный? Агата, как ты можешь? Ты понимаешь, что ты со мной делаешь? Разве ты мне не доверяешь? Я до сих пор не заслужил твоего доверия? Как ты можешь?!
— Марк, прости! — Я поняла, что перегнула палку. — Прости, пожалуйста, но я ужасно измучилась. Я просто спросила, потому что жду подвоха со всех сторон.
— И с моей стороны? Подвоха? Ты правда подозревала меня? Меня никогда еще так сильно не обижали, — сказал он и отключился.
Я пыталась дозвониться до него весь вечер и половину ночи, но он отключил телефон. Я решила, что заеду к нему после обеда и еще раз попрошу прощения.
Райская птица говорила, что делать. Только она это знала. Только она знала, как правильно. Но что бы ты ни делал — она никогда не бывала довольна. Ты всегда мог еще постараться, ты всегда мог быть чуточку лучше. Ты должен был понять ее: быть райской птицей — непростая задача. Вспышки хорошего настроения — взмахи крыльями, танцы на тонких ветвях, позы ранимого диковинного цветка, которые она так любила принимать, — случались всё реже. Всё чаще райская птица злилась, всё чаще она кричала. И насколько прекрасной была ее внешность, насколько нежным был шелк ее перьев — настолько резким и страшным был ее клекот. Когда она срывалась со своих ветвей и камнем бросалась вниз, когда ей надо было только ранить, только ударить, и ей было всё равно, насколько сильную боль она причинит. Это ей было неважно, важным было только одно — всё и всегда должно было быть в ее власти. Ускользнуть от ее зоркого взгляда, убежать в сумерки дикого леса, спрятаться где-нибудь было нельзя. Ведь если даже тебя не могла там найти райская птица, ты всегда находил себя сам. Ничтожный, поверженный и виноватый. Ты не заслуживал ничего хорошего, как бы ты ни старался. Чувство вины вырастало, как ненасытный червь, и съедало тебя. Оно было сильнее, чем твоя гордость, чем твоя любовь, чем все твои обиды. Ничтожество, смевшее разочаровать райскую птицу, — ты не заслуживал ничего.
Часть тридцать пятая
Кто сказал, что счастье — удел молодых? Что время открытий любви — это юность? Настоящая любовь — великий дар, и его надо заслужить. Только тогда она раскроется всеми своими красками и подарит новую жизнь, новое счастье, новые мечты, которые непременно будут сбываться.
Артемида примеряла платье. Это стало традицией. Каждую субботу она покупала себе пирожное или кусок шоколадного торта во французской кондитерской, придя с работы домой, открывала бутылку вина, позволяла себе посмотреть какой-нибудь милый фильм, но потом наступал долгожданный момент: она примеряла платье. Разумеется, подвенечное. Собственно, это платье было уже шестым, правда, ни одно из них до сих пор так и не смогло сыграть своей главной роли — Артемида так и не сходила к алтарю со своим возлюбленным. Первое платье она купила, когда только начала работать у господина Лунца и получила свою первую зарплату. Кто-то из подруг сказал ей, что это плохая примета: примерять, а уж тем более покупать заранее свадебное платье, но в приметы Артемида не верила. Ей казалось, что всё вот-вот случится, надо просто немного подождать. Годы шли, платья сменяли друг друга, выходили из моды и становились слишком тесными или слишком смелыми. Тогда Артемида прощалась с ними, убирала на антресоль или передаривала подросшим племянницам и покупала новые. Но на это платье Артемида возлагала особые надежды. Она знала, что именно оно станет счастливым.
